ЛИХОНИН Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье;
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
КОЛЯ (едва
закончил Лихонин)
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны - ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит...
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
РАМЗЕС В самом деле смешно! Что-то поэтическое витает в воздухе….
Вот, тоже пришло в голову.
Ко мне он кинулся на грудь:
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье... Он завыл,
Рванулся из последних сил,
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух друзей,
Упали разом, и во мгле
Бой продолжался на земле.
И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рожден
В семействе барсов и волков
Под свежим пологом лесов.
Казалось, что слова людей
Забыл я - и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык...
Но враг мой стал изнемогать,
Метаться, медленней дышать,
Сдавил меня в последний раз...
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно - и потом
Закрылись тихо вечным сном;
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу! ..
Ваша очередь, приват-доцент!
ЯРЧЕНКО А у меня, как назло, все стихи из головы вывалились.
РАМЗЕС Не отставай от коллектива, приват-доцент! Еще совсем недавно
ты был ровней нам – обычным студентом. Помни об этом, товарищ!
ЯРЧЕНКО Ну, вот, например разве что….
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя —
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды...
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
КОЛЯ Говорят,
природа влияет на людей поэтическим образом.
БЕРТА Собственно,
господа, мы пришли. Здесь мой дом. Спасибо вам за чудесную прогулку.
К Берте подходит немолодая гувернантка - немка. Делает книксен.
ГУВЕРНАНТКА До свидания, господа! Прекрасный день!
РАМЗЕС Спасибо за чудесный надзор!
ГУВЕРНАНТКА Я в вашем благородстве теперь абсолютно уверилась. Быть
может, вскоре отпущу Берту с вами одну.
КОЛЯ С
нами ей бояться нечего, это зуб даю!
РАМЗЕС Берта, позволите ли вы написать вам завтра одно небольшое,
но очень вдумчивое, умное и практически гениальное письмо?
БЕРТА (смеется) Позволяю. Я люблю, когда мне
пишут письма.
КОЛЯ Я
сегодня обещал вам показать свои стихи. Так я завтра пришлю вам тетрадку?
БЕРТА Обязательно,
Коля. Я их буду все выходные читать. До встречи, господа!
Берта и гувернантка заходят в дом.
ЯРЧЕНКО Прекрасная девушка. Чистота, ум, обаяние! Ну, что же,
товарищи? По домам?
ЛИХОНИН Я протестую против таких вот скорых расставаний! Это, я скажу
вам всем, натуральное свинство!
КОЛЯ Можно
поехать в Тиволи….
ЯРЧЕНКО В сад Тиволи очень далеко, да к тому же еще за входные билеты
платить, и цены в буфете возмутительные, и программа давно окончилась.
РАМЗЕС Можно ко мне…. У меня есть дома дюжина пива и немного
коньяку.
ЛИХОНИН Идти вечером на семейную квартиру, входить на цыпочках по
лестнице и говорить все время шепотом? Вот что, брательники... Поедемте-ка
лучше к девочкам, это будет вернее.
РАМЗЕС А что ж? И верно, товарищи?!
КОЛЯ (притворно зевая) Стоит ли? Ведь это на
всю ночь заводиловка. Поедемте лучше, господа, по домам... а-а-а...
спатиньки... Довольно на сегодня.
ЛИХОНИН Во сне шубы не сошьешь. (Ярченко)
Герр профессор, вы едете?
ЯРЧЕНКО Оставь меня в покое, Лихонин. По-моему, господа, это прямое и
явное свинство - то, что вы собираетесь сделать. Кажется, так чудесно, мило и
просто провели время, так нет, вам непременно надо, как пьяным скотам, полезть
в помойную яму. Не поеду я.
ЛИХОНИН Однако, если мне не изменяет память, припоминаю, что не далее
как прошлой осенью мы с одним будущим доцентом лили где-то крюшон со льдом в
фортепиано, изображали бурятского бога, плясали танец живота и все такое
прочее?..
ЯРЧЕНКО Ах, боже мой, мало ли что мы делали, когда были
мальчишками? Воровали сахар, пачкали штанишки, отрывали жукам крылья. Но всему
есть предел и мера. Я вам, господа, не смею, конечно, подавать советов и учить
вас, но надо быть последовательными. Все мы согласны, что проституция - одно из
величайших бедствий человечества, а также согласны, что в этом зле виноваты не
женщины, а мы, мужчины, потому что спрос родит предложение. И, стало быть,
если, выпив лишнюю рюмку вина, я все-таки, несмотря на свои убеждения, еду к
проституткам, то я совершаю тройную подлость: перед несчастной глупой женщиной,
которую я подвергаю за свой поганый рубль самой унизительной форме рабства,
перед человечеством, потому что, нанимая на час или на два публичную женщину
для своей скверной похоти, я этим оправдываю и поддерживаю проституцию, и,
наконец, это подлость перед своей собственной совестью и мыслью. И перед
логикой.
ЛИХОНИН Фью-ю! Понес философ наш обычный вздор: веревка
вервие простое.
ЯРЧЕНКО Конечно, нет ничего легче, как паясничать. А по-моему, нет в
печальной русской жизни более печального явления, чем эта расхлябанность и
растленность мысли. Сегодня мы скажем себе: "Э! Все равно, поеду я в
публичный дом или не поеду - от одного раза дело не ухудшится, не
улучшится". А через пять лет мы будем говорить: "Несомненно, взятка -
страшная гадость, но, знаете, дети... семья..." И точно так же через
десять лет мы, оставшись благополучными русскими либералами, будем вздыхать о
свободе личности и кланяться в пояс мерзавцам, которых презираем, и
околачиваться у них в передних. "Потому что, знаете ли, - скажем мы,
хихикая, - с волками жить, по-волчьи выть". Ей-богу, недаром какой-то
министр назвал русских студентов будущими столоначальниками!
ЛИХОНИН Или профессорами.
ЯРЧЕНКО Но самое главное, самое главное то, что я вас всех
видел сегодня на реке и потом там... на том берегу... с этой милой славной
девушкой. Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва
только вы простились с нею, вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай каждый
из вас представит себе на минутку, что все мы были в гостях у его сестер и
прямо от них поехали в Яму... Что? Приятно такое предположение?
ЛИХОНИН Да, но должны же существовать какие-нибудь клапаны для общественных
страстей? Неужели порядочнее пользоваться ласками своей горничной или вести за
углом интригу с чужой женой?
КОЛЯ Что
я могу поделать, если мне необходима женщина!
ЯРЧЕНКО Эх, очень обходима!
РАМЗЕС Никто вас и не тянет, Гаврила Петрович, непременно совершать
грехопадение. К чему этот пафос и эта меланхолия, когда дело обстоит совсем
просто? Компания молодых русских джентльменов хочет скромно и дружно провести
остаток ночи, повеселиться, попеть и принять внутрь несколько галлонов вина и
пива. Но все теперь закрыто, кроме этих самых домов. Ergo!
ЯРЧЕНКО Следовательно, поедем веселиться к продажным женщинам? К
проституткам? В публичный дом?
РАМЗЕС А хотя бы? Одного философа, желая его унизить посадили за
обедом куда-то около музыкантов. А он, садясь, сказал: "Вот верное
средство сделать последнее место первым". И, наконец, я повторяю: если
ваша совесть не позволяет вам, как вы выражаетесь, покупать женщин, то вы
можете приехать туда и уехать, сохраняя свою невинность во всей ее цветущей неприкосновенности.
ЯРЧЕНКО Вы передергиваете, Рамзес. Вы мне напоминаете тех мещан,
которые еще затемно собрались глазеть на смертную казнь, говорят: мы здесь ни
при чем, мы против смертной казни, это все прокурор и палач.
РАМЗЕС Пышно сказано и отчасти верно, Гаврила Петрович. Но именно к
нам это сравнение может и не относится. Нельзя, видите ли, лечить какую-нибудь
тяжкую болезнь заочно, не видавши самого больного. А ведь все мы, которые
сейчас здесь стоим на улице и мешаем прохожим, должны будем когда-нибудь в своей
деятельности столкнуться с ужасным вопросом о проституции, да еще какой
проституции - русской! Ведь мы же будем педагогами, руководителями юношества и,
черт побери, даже отцами! А уж если пугать букой, то лучше всего самому на нее
прежде посмотреть. Наконец и вы сами, Гаврила Петрович, - знаток мертвых языков
и будущее светило гробокопательства, - разве для вас не важно и не поучительно
сравнение хотя бы современных публичных домов с каким-нибудь помпейскими
лупанарами или с институтом священной проституции в Фивах и в Ниневии?..
ЛИХОНИН Браво, Рамзес, великолепно! И что тут долго толковать, ребята?
Берите профессора под жабры и сажайте на извозчика!
Студенты, смеясь и толкаясь, обступили Ярченко, схватили его под руки,
обхватили за талию. Всех их одинаково тянуло к женщинам, но ни у кого, кроме
Лихонина, не хватало смелости взять на себя почин. Но теперь все это сложное,
неприятное и лицемерное дело счастливо свелось к простой, легкой шутке над
старшим товарищем. Ярченко и упирался, и сердился, и смеялся, стараясь
вырваться.
ЯРЧЕНКО Господа, я, пожалуй, готов с вами поехать... Не подумайте,
однако, что меня убедили софизмы египетского фараона Рамзеса... Нет, просто мне
жаль разбивать компанию... Но я ставлю одно условие: мы там выпьем, поврем,
посмеемся и все прочее... но чтобы ничего больше, никакой грязи... Только лишь
разговоры и никакой близости! Стыдно и обидно думать, что мы, цвет и краса
русской интеллигенции, раскиснем и пустим слюни от вида первой попавшейся юбки.
ЛИХОНИН Клянусь!
РАМЗЕС Я за себя ручаюсь.
КОЛЯ И
я! И я! Ей-богу, господа, дадимте слово... Ярченко прав.
Они расселись на извозчика и поехали.
ЛИХОНИН В Яму!
4.
Настали поздние сумерки, а за ними теплая темная ночь, но еще долго, до
самой полуночи, тлела густая малиновая заря. Швейцар, заведения Симеон зажег
все лампы по стенам залы и люстру, а также красный фонарь над крыльцом. Симеон
был сухопарый, сутуловатый, молчаливый и суровый человек, с прямыми широкими
плечами, брюнет, шадровитый, с вылезшими от оспы плешинками бровями и усами и с
черными, матовыми, наглыми глазами. Днем он бывал свободен и спал, а ночью
сидел безотлучно в передней под рефлектором, чтобы раздевать и одевать гостей и
быть готовым на случай всякого беспорядка.
Люба в синей бархатной кофте с низко вырезанной грудью и Нюра, одетая как
"бэбэ", в розовый широкий сак до колен, с распущенными светлыми
волосами и с кудряшками на лбу, лежат, обнявшись, на подоконнике и поют
потихоньку очень известную между проститутками злободневную песню про больницу.
Нюра тоненько, в нос, выводит первый голос, Люба вторит ей глуховатым альтом:
Понедельник наступает,
Мне на выписку идти,
Доктор Красов не
пускает...
Вот сиделочка прихо-одит,
Булку с сахаром несет...
Булку с сахаром несет,
Всем поровну раздает.
НЮРА (кричит кому-то в окно) Прохор Иванович!
Прохор Иванович! Вам велел кланяться один ваш товарищ. Я его сегодня видела.
Такой хорошенький! Брюнетик симпатичный... Нет, а вы спросите лучше, где я его
видела? А вот где: у нас на гвозде, на пятой полке, где дохлые волки.
Нюра хохочет визгливо на всю Яму и валится на подоконник, брыкая ногами в
высоких черных чулках. Потом, перестав смеяться, она сразу делает круглые
удивленные глаза и говорит шепотом.
НЮРА А
знаешь, девушка, ведь он в позапрошлом годе женщину одну зарезал, Прохор-то.
Ей-богу.
ЛЮБКА Ну?
До смерти?
НЮРКА Нет,
не до смерти. Выкачалась. Однако два месяца пролежала в Александровской.
Доктора говорили, что если бы на вот-вот столечко повыше, - то кончено бы.
Амба!
ЛЮБКА За
что же он ее?
НЮРКА А
я знаю? Может быть, деньги от него скрывала или изменила. Любовник он у ей был
- кот.
ЛЮБКА Ну
и что же ему за это?
НЮРКА А
ничего. Никаких улик не было. Была тут общая склока. Человек сто дралось. Она
тоже в полицию заявила, что никаких подозрений не имеет. Но Прохор сам потом
хвалился: я, говорит, в тот раз Дуньку не зарезал, так в другой раз дорежу.
Она, говорит, от моих рук не уйдет. Будет ей амба!
ЛЮБКА Отчаянные
они, эти коты!
НЮРКА Страсть
до чего! Я, ты знаешь, с нашим Симеоном крутила любовь целый год. Такой ирод,
подлец! Живого места на мне не было, вся в синяках ходила. И не то, чтобы за
что-нибудь, а просто так, пойдет утром со мной в комнату, запрется и давай меня
терзать. Руки выкручивает, за груди щиплет, душить начнет за горло. А то
целует-целует, да как куснет за губы, так кровь аж и брызнет... я заплачу, а
ему только этого и нужно. Так зверем на меня и кинется, аж задрожит. И все
деньги от меня отбирал, ну вот все до копеечки. Не на что было десятка папирос
купить. Он ведь скупой, Симеон-то, все на книжку, на книжку относит... Говорит,
что, как соберет тысячу рублей, - в монастырь уйдет.
ЛЮБКА Ну?
НЮРКА Ей-богу.
Ты посмотри у него в комнатке: круглые сутки, днем и ночью, лампадка горит
перед образами. Он очень до бога усердный... Только я думаю, что он оттого
такой, что тяжелые грехи на нем. Убийца он.
ЛЮБКА Да
что ты?
НЮРКА Ах,
да ну его, бросим о нем, Любочка. Ну, давай дальше:
Пойду в хаптеку, куплю я
ха-ду,
Сама себя я хатравлю.
Женя ходит взад и вперед по зале, подбоченившись, раскачиваясь на ходу и
заглядывая на себя во все зеркала. На ней надето короткое атласное оранжевое
платье с прямыми глубокими складками на юбке, которая мерно колеблется влево и
вправо от движения ее бедер.
Сонечка в своем строгом нарядном платье, заплаканная, стоит у стены, как
будто желая с ней слиться.
НЮРКА (кричит) К Треппелю... подъехали...
лихач... с электричеством... Ой, девоньки... умереть на месте... на оглоблях
электричество!
Все девицы, кроме гордой Жени и Сонечки, высовываются из окон.
МАНЬКА Вот бы прокатиться! Дяденька-лихач, а дяденька-лихач,
прокатай бедную девчоночку... Прокатай за любовь!
Девушки смеются.
Женя заглядывает в переднюю.
ЖЕНЯ Там какой-то совсем незнакомый пришел. Никогда у
нас не был. Какой-то папашка, толстый, в золотых очках и в форме.
ГОЛОС ЭКОНОМКИ Барышни, в залу! В залу, барышни!
Девушки идут в залу.
Сонечка, застывшая, остается стоять у стены.
Девушки рассаживаются в зале вдоль стен. В зал входит первый клиент -
учитель в женской гимназии. Так как все женщины торжественно молчат, точно не
замечая его, то он пересекает залу и опускается на стул рядом с Любой, которая
согласно этикету только подбирает немного юбку, сохраняя рассеянный и
независимый вид девицы из порядочного дома.
УЧИТЕЛЬ Здравствуйте, барышня.
ЛЮБКА Здравствуйте.
УЧИТЕЛЬ Как вы поживаете?
ЛЮБКА Спасибо,
благодарю вас. Угостите покурить!
УЧИТЕЛЬ Извините - некурящий.
ЛЮБКА Вот
так-так. Мужчина и вдруг не курит. Ну так угостите лафитом с лимонадом. Ужас
как люблю лафит с лимонадом.
Учитель гимназии промолчал.
ЛЮБКА У,
какой скупой, папашка! Вы где это служите? Вы чиновники?
УЧИТЕЛЬ Нет, я учитель. Учу немецкому языку.
ЛЮБКА А
я вас где-то видела, папочка. Ваша физиономия мне знакома. Где я с вами
встречалась?
УЧИТЕЛЬ Ну уж не знаю, право. На улице разве.
ЛЮБКА Может
быть, и на улице... Вы хотя бы апельсином угостили. Можно спросить апельсин?
Учитель снова замолчал, озираясь по сторонам.
ЛЮБКА Хоть
по крайности закажите музыкантам сыграть полечку. Пусть барышни потанцуют.
УЧИТЕЛЬ А сколько это стоит?
ЛЮБКА Кадриль
- полтинник, а такие танцы - тридцать копеек. Так можно?
УЧИТЕЛЬ Ну что ж... пожалуйста... Мне не жаль... Кому здесь сказать?
ЛЛЮБКА А вон, музыкантам.
УЧИТЕЛЬ (кладя деньги на
фортепиано) Отчего же... я с удовольствием... Господин музыкант,
пожалуйста, что-нибудь из легких танцев.
ТАПЕР Что
прикажете? Вальс, польку, польку-мазурку?
УЧИТЕЛЬ Ну... что-нибудь такое...
ВЕРКА Вальс,
вальс!
НЮРКА Нет,
польку!..
МАНЬКА Вальс!..
ТАМАРА Венгерку!..
МАНЬКА Вальс!
ЛЮБКА Пускай
играют польку. Исай Саввич, сыграйте, пожалуйста, полечку. Это мой муж, и он
для меня заказывает. Правда, папочка?
Читать «Яма» часть 3