Ярослава Пулинович

Девушки тронулись в путь. Выйдя из-за памятников, они почти лицом к лицу столкнулись с Ярченко, Лихониным и Гладышевым. Любка побледнела и ухватила Тамару за руку, словно маленький ребенок.

МАНЬКА                   Ой, господа стюденты! Здравствуйте…..

ТАМАРА                    Нехорошая вышла встреча. А, значит и нечего расшаркиваться.

ЯРЧЕНКО                   Какими судьбами здесь, девушки? Неужели что-то случилось?

ТАМАРА                    Женька повесилась. Вы ее, возможно, помните – такая темноволосая красавица.

КОЛЯ                          Как?

ЯРЧЕНКО                   Да, припоминаю…. Жаль. Очень жаль. Но и неудивительно. Бедная девушка.

Лихонин в это время не сводит глаз с Любки.

ЯРЧЕНКО                   А мы хоронили нашего друга, Рамзеса. Он приходил с нами в ту ночь….

МАНЬКА                   Смешливый такой?

ЯРЧЕНКО                   Да, да…. Невероятный был человечище.

МАНЬКА                   А что с ним сталось?

ЯРЧЕНКО                   Застрелился. Заболел сифилисом, а когда узнал – застрелился. Не вынес ужаса. Когда врачи, - он к нескольким врачам обращался, - когда они сказали ему бесповоротно, что он болен люэсом, он пошел домой и застрелился... И в записке, которую он написал, были слова, приблизительно такие: "Я полагал весь смысл жизни в торжестве ума, красоты и добра; с этой же болезнью я не человек, а рухлядь, гниль, падаль, кандидат в прогрессивные паралитики. С этим не мирится мое человеческое достоинство. Виноват же во всем случившемся, а значит, и в моей смерти, только один я, потому что, повинуясь минутному скотскому увлечению, взял женщину без любви, за деньги. Потому я и заслужил наказание, которое сам на себя налагаю..." А у него была невеста….

ТАМАРА                    Поделом. Всем нам поделом, господа. Все мы по заслугам страдаем. Пойдемте, девушки. Не лучшее место для встреч и разговоров.

И девушки пошли по дороге. Лихонин несмело дотронулся до руки Любки.

ЛИХОНИН                 Люба, мне бы поговорить…. Отойдем?

ЛИХОНИН                 Говорите здесь, если надобно….

ЛИХОНИН                 Люба... Любочка... Я тебя искал... искал... Я... ей-богу. Я подлец, но я ей-богу…. С квартиры той съехал, а потом опомнился. Ждал тебя там под дверьми, думал, ты вернешься….. Любочка! Я с чистым сердцем... хоть сейчас, хоть сегодня...

ЛЮБКА                      Уйди!

ЛИХОНИН                 Я серьезно... я серьезно... Я не с глупостями, я теперь жениться...

ЛЮБКА                      Ах, тварь!

Любка взвизгнула и быстро, крепко, по-мужски ударила Лихонина по щеке ладонью.

Лихонин постоял немного, слегка пошатываясь.

ЛЮБКА                      Уйди! Уйди! Не могу вас всех видеть!  Палачи! Свиньи!

Лихонин внезапно закрыл лицо ладонями, круто повернулся и пошел назад, без дороги, нетвердыми шагами, точно пьяный. Где-то вдалеке священник затянул на кладбище «Отче наш». Коля вдруг лег на землю, зарылся лицом в траву, и остался так лежать – долго, неподвижно, как будто что-то понимая вдруг для себя.

13.

Дом Анны Марковны. По коридору идет Горизонт. Рядом с ним послушно идет совсем юная девушка.

ГОРИЗОНТ                Итак, мы нанесем наши семейные визиты, посмотрим ярмарку, побываем себе немножко в Шато-де-Флер, погуляем, пофланируем, а потом на Волгу, вниз до Царицына, на Черное море, по всем курортам и опять на родину, в Одессу.  Для тебя, душечка, я все сделаю, чтобы наш медовый месяц ты не забыла никогда. Чтобы в старости мы рассказывали своим детишечкам о том, как ездили после свадьбы в Шато-де-Флер. Ох! Замечательный город!

В коридор, услыхав голос Горизонта, выбегает растрепанная, едва одетая Сонечка.

СОНЕЧКА                   Сеня! Сенечка! Чудесный мой! Господи!

Бросается Горизонту на грудь.

СОНЕЧКА                   Я тебя ждала все это время…. Каждую минуту о тебе…. Тебя отпустили? Под залог? Мы выплатим, мы все выплатим…..

ДЕВУШКА                  Сеня, кто это?

ГОРИЗОНТ                (отталкивая Соню) Сарочка, я не знаю, ей-богу. Эта какая-то сумасшедшая воспитанница тетки. Очень уж добра, старуха….. Всех жалеет.

СОНЕЧКА                   Сеня! Это же я…. Соня.

ГОРИЗОНТ                Девушка, я не знаю, как вас там, Соня, или не Соня, я вас впервые вижу. Пропустите нас, пожалуйста, у нас с моей женой мало времени.

Соня медленно оседает на пол.

ГОРИЗОНТ                (Девушке) Не переживай, душенька, не принимай близко к сердцу, мало ли сумасшедших бродит по земле…. Нужно быть милосердными к несчастным….

Горизонт и девушка скрываются в кабинете Анны Марковны. Соня встает. Идет в свою комнату. Берет спички. Поджигает шарф Горизонта в умывальнике. Внимательно наблюдает за тем, как шарф горит.

14.

ТАМАРА                    Дело в том, что у меня был в городе длительный роман с одним нотариусом - пожилым, довольно богатым, но весьма скаредным человеком. Знакомство у нас завязалось еще год тому назад, когда мы вместе случайно ехали на пароходе в загородный монастырь и разговорились. Нотариуса я, кажется, пленила. Я тогда же наметила для себя этого пожилого человека с живописными сединами, с барскими манерами, бывшего правоведа и человека хорошей семьи. Я не сказала ему о своей профессии - мне больше нравилось мистифицировать его. Я лишь туманно, в немногих словах намекнула на то, что я - замужняя дама из среднего общества, что несчастна в семейной жизни, так как муж мой - игрок и деспот, и что даже судьбою мне отказано в таком утешении, как дети. На прощание я отказалась провести вечер с нотариусом и не хотела встречаться с ним, но зато позволила писать себе в почтамт до востребования, на вымышленное имя. Между нами завязалась переписка, в которой нотариус щеголял слогом и пылкостью чувств, достойными героев Поля Бурже. Я держалась все того же замкнутого, таинственного тона. Потом, тронувшись просьбами нотариуса о встрече, я назначила ему свидание в Княжеском саду, была мила, остроумна и томна, но поехать с ним куда-нибудь отказалась. Так я мучила своего поклонника и умело разжигала в нем последнюю страсть, которая иногда бывает сильнее и опаснее первой любви. Наконец, этим летом, когда семья нотариуса уехала за границу, я решилась посетить его квартиру и тут в первый раз отдалась ему со слезами, с угрызениями совести и в то же время с такой пылкостью и нежностью, что бедный нотариус совершенно потерял голову: он весь погрузился в ту старческую любовь, которая уже не знает ни разума, ни оглядки, которая заставляет человека терять последнее - боязнь казаться смешным.

Я была очень скупа на свидания. Это еще больше разжигало моего нетерпеливого друга. Я соглашалась принять от него букет цветов, скромный завтрак в загородном ресторане, но возмущенно отказывалась от всяких дорогих подарков и вела себя так, что нотариус никогда не осмеливался предложить мне денег. Когда он однажды заикнулся об отдельной квартире и о других удобствах, я поглядела ему в глаза так пристально, надменно и сурово, что он, как мальчик, покраснел в своих живописных сединах и целовал мои руки, лепеча несвязные извинения.

Так я играла с ним и все более и более нащупывала под собой почву. Я уже знала теперь, в какие дни хранятся у нотариуса в его несгораемом железном шкафу особенно крупные деньги. Однако  не торопилась, боясь испортить дело неловкостью или преждевременностью.

 И вот как-то раз теперь этот давно ожидаемый срок подошел: только что кончилась большая контрактовая ярмарка, и все нотариальные конторы совершали ежедневно сделки на громадные суммы. Я знала, что нотариус отвозил обычно залоговые и иные деньги в банк по субботам, чтобы в воскресенье быть совершенно свободным. И вот потому-то в пятницу днем нотариус получил от меня следующее письмо:

 "Милый мой, обожаемый царь Соломон! Твоя Суламифь, твоя девочка из виноградника, приветствует тебя жгучими поцелуями... Милый, сегодня у меня праздник, и я бесконечно счастлива. Сегодня я свободна так же, как и ты. Он уехал в Гомель на сутки по делам, и я хочу сегодня провести у тебя весь вечер и всю ночь. Ах, мой возлюбленный! Всю жизнь я готова провести на коленях перед тобой! Я не хочу ехать никуда. Мне давно надоели загородные кабачки и кафешантаны. Я хочу тебя, только тебя... тебя... тебя одного! Жди же меня вечером, моя радость, часов около десяти одиннадцати! Приготовь очень много холодного белого вина, дыню и засахаренных каштанов. Я сгораю, я умираю от желания! Мне кажется, я измучаю тебя! Я не могу ждать! У меня кружится голова, горит лицо и руки холодные, как лед. Обнимаю. Твоя Валентина" .

В тот же вечер, часов около одиннадцати, я искусно навела в разговоре нотариуса на то, чтобы он показал мне его несгораемый ящик, играя на его своеобразном денежном честолюбии. Быстро скользнув глазами по полкам и по выдвижным ящикам, я отвернулась с ловко сделанным зевком и сказала:

 - Фу, скука какая! Запри, мое сокровище, эту гадость! Пойдем!.. Пойдем!..

  И вышла первая в столовую.

 - Иди же сюда, Володя! - крикнула я оттуда. - Иди скорей! Я хочу вина и потом любви, любви, любви без конца!.. Нет! Пей все, до самого дна! Так же, как мы выпьем сегодня до дна нашу любовь!

Нотариус чокнулся со мною и залпом выпил свой стакан. Потом он пожевал губами и заметил:

  - Странно. Вино сегодня как будто горчит.

 - Да! - согласилась я - Это вино всегда чуть-чуть горьковато. Это уж такое свойство рейнских вин...

  - Но сегодня особенно сильно, - сказал нотариус. - Нет спасибо, милая, - я не хочу больше!

Через пять минут он заснул, сидя в кресле, откинувшись на его спинку головой и отвесив нижнюю челюсть. Я выждала некоторое время и принялась его будить. Он был недвижим. Тогда я взяла зажженную свечу и, поставив ее на подоконник окна, выходившего на улицу, вышла в переднюю и стала прислушиваться, пока не услышала легких шагов на лестнице. Почти беззвучно отворила  дверь и пропустила Сеньку.

СЕНЬКА          Одетого настоящим барином, с новеньким кожаным саквояжем в руках.

  - Готово? - спросил я.

ТАМАРА        Спит, - ответила я тихо, - Смотри, вот и ключи. Мы вместе прошли в кабинет к несгораемому шкафу. Осмотрев замок при помощи ручного фонарика, Сенька вполголоса выругался.

СЕНЬКА          Черт бы его побрал, старую скотину!.. Я так и знал, что замок с секретом. Тут надо знать буквы... Придется плавить электричеством, а это черт знает, сколько времени займет.

ТАМАРА        Не надо. Я знаю слово... подсмотрела. Подбирай: з-е-н-и-т. Без твердого знака. Через десять минут мы вдвоем спустились с лестницы, прошли нарочно по ломаным линиям несколько улиц и только в старом городе наняли извозчика на вокзал и уехали из города с безукоризненными паспортами помещика и помещицы дворян Ставницких. О нас долго не было ничего слышно, пока, спустя год, Сенька не попался в Москве на крупной краже.

СЕНЬКА          И выдал на допросе Тамарку. Нас обоих судили и приговорили к тюремному заключению. Мне дали двадцать пять лет.

ТАМАРА        А мне пожизненно.

Конвой уводит Сеньку и Тамару в темноту.

15.

Вечер. Дождь. Туман. На улице в свете фонаря можно разглядеть закутанную в огромную старую шаль Сонечку. Из дома Анны Марковны выходит Манька, подходит к Сонечке.

МАНЬКА                   (протягивая узелок) Вот, я тут собрала. Поешь, Сонечка. В копеечном заведении совсем, говорят, не кормят.

Сонечка заледеневшими руками разворачивает узелок.

СОНЕЧКА                   Спасибо.

МАНЬКА                   Ты Анне Марковне поклонись. Не ерошься. Она гордячек не любит. А ты молодая, хорошенькая. Таких, как ты, она обычно полечиться отправляет, не выбрасывает. Нюрка вот вылечилась. И ты вылечишься. Это ведь не сифилис, месяц полечишься и выздоровеешь. А в копеечном сгинешь. Даже и не думай туда….

СОНЕЧКА                   А куда?

Соня ест принесенные Манькой хлеб и мясо, дрожит.

МАНЬКА                   Упади в ножки Анне Марковне, плачь, ручки целуй. Будет бить, а ты терпи…. Ты ведь сама виновата, зачем вой подняла, зачем ножом себя резать хотела? Этого ведь, Соня, ни в одном заведении не потерпят.

СОНЕЧКА                   Я не могу теперь, Маня….

МАНЬКА                   Ну чего ты не можешь, глупая? Раньше могла, а теперь не можешь? Что из того, что предали? Всех предают, меня уже знаешь сколько раз? И не сосчитать. Оно в жизни всегда так, если любишь кого – тот непременно предаст….

Сонечка грустно качает головой. Из вечерней дождливой темноты появляется Яша. Смотрит на Соню. Пауза.

СОНЕЧКА                   Зачем ты пришел?

ЯША                           За тобой. Тебя ведь выгнали….

СОНЕЧКА                   А ты откуда узнал?

ЯША                           А я каждый день из кустов за этим поганым домом следил…. Ни на шаг от него не отходил.

СОНЕЧКА                   А-а-а….

Пауза.

ЯША                           Хочешь что-нибудь забрать с собой?

СОНЕЧКА                   Нет, ничего.

ЯША                           Тогда пошли?

СОНЕЧКА                   Я больна плохой болезнью, Яша.

ЯША                           Я знаю. Мне сказала экономка. Это лечится, Соня. Ты выздоровеешь, и забудешь.

СОНЕЧКА                   Нет. Разве это можно забыть?

ЯША                           Люди с годами забывают даже войну…. (Пауза) Пошли?

Яша берет Соню за руку. Они уходят по Большой Ямской, и исчезают в серой мгле. Манька смотрит им вслед.

МАНЬКА        А в этот же вечер я погибла. Во время одной из обычных на Ямках общих крикливых свалок, в громадной драке, кто-то убил меня, ударив пустой тяжелой бутылкой по голове. Я почти ничего не почувствовала. Убийца так и остался неразысканным.

Манька уходит.

Где-то совсем рядом слышатся крики, остервенелый вой и брань пьяной толпы.

МУЖСКИЕ     ГОЛОСА        

- Эти суки обсчитали меня на рубль, я стал возмущаться, и на тебе – кулаком по харе! Я им щас красного петуха пущу!

- Разгромить все к чертям!

- Пусть неповадно тварям будет!

- Эй! Жги, бей, никого не щади!

- Яма, берегись! Драгунский полк к тебе идет! Бегите, твари, далеко не убежите!

Крики, брань, женский визг, звон разбитых стекол, звуки всеобщей, пьяной, кровавой и беспощадной драки. Кто-то голосит: «Убили! Убили!», кто-то кричит: «Горим!». Бой городского колокола и едкий дым извещают о том, что и взаправду где-то совсем рядом разгорается нешуточный пожар.

16.

Утро на Ямской. До остова сгоревший дом Анны Марквоны. Повсюду кровь, разбитые стекла, куски одежды. По улице, чуть шатаясь, в обнимку идут Гусар и Тришка.

ГУСАР             Смотри-ка, дом Анны Марковны сгорел. Как так? Куда теперь ходить будем?

ТРИШКА                    Так вы же его сами и сожгли….

ГУСАР             Как так? Говори.

ТРИШКА                    Как, как? Вас обсчитали в этом заведении, избили и выкинули ночью на улицу. Вы, растерзанные, в крови, вернулись в казармы, где ваши товарищи, начав с утра, еще догуливали свой полковой праздник. И вот не прошло и получаса, как сотня солдат ворвалась в Ямки и стала сокрушать дом за домом. К ним присоединилась сбежавшаяся откуда-то несметная толпа золоторотцев, оборванцев, босяков, жуликов, сутенеров. Во всех домах были разбиты стекла и искрошены рояли. Перины распарывали и выбрасывали пух на улицу. Девок, простоволосых, совершенно голых, выгоняли на улицу. Трех швейцаров избили до смерти. Растрясли, запакостили и растерзали на куски всю шелковую и плюшевую обстановку Треппеля. Разбили, кстати, и все соседние трактиры и пивные.

ГУСАР             Чудеса….

ТРИШКА                    Дом Анны Марковны и еще один были подожжены, но пожар скоро затушили.

ГУСАР             Нехорошо получилось.

ТРИШКА                    Да уж…. Говорят, Анна Марковна-то еле выскочила из горящего дома, и теперь совсем больна….

ГУСАР             А ты не обсчитывай русского человека. Он к тебе со всей душой, а ты ему – лишь бы свою выгоду слупить. Обидно!

Гусар и Тришка уходят.

По Большой Ямской в белом платье, утопая каблучками в грязи пыли, идет Берточка.

Конец.