Ярослава Пулинович
ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ. МАМЕНЬКА.
(По мотивам романа М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы») - продолжение 4
3 картина.
Погорелка - печальная усадьба. Она стоит, как говорится, на тычке, без сада, без тени, без всяких признаков какого бы то ни было комфорта. Даже палисадника впереди нет. Дом одноэтажный, словно придавленный, и весь почерневший от времени и непогод; сзади расположены немногочисленные службы, тоже пришедшие в ветхость; а кругом стелятся поля, поля без конца; даже лесу на горизонте не видно.
Кабинет Арины Петровны. А на деле – закуток рядом с гостиной, где из прошлой роскоши только огромные счеты да пресс-папье из зеленого камня. За столом сидят Любонька и Аннинька в черных платках. Они выросли и похорошели. Сестры высчитывают что-то на счетах.
АННИНЬКА Ну? Получается? Который час?
Любонька лениво смотрит на часы.
ЛЮБОНЬКА Еще целых полчаса. (Пауза)Так жить нельзя…. Живем от ужина до ужина. Проклятая Погорелка!
АННИНЬКА Это ни на что не похоже! В Головлеве – там хоть людно, можно душу отвести.
ЛЮБОНЬКА А здесь мы никого не видим, кроме попа.
АННИНЬКА (со смехом) Я вчера иду мимо церкви, а он мне – зайдите, барышня, поговорить надобно. Я ему – об чем же? А он – а вот хотя бы о девах, погасивших свои светильники.
Девушки прыскают со смеха.
ЛЮБОНЬКА А что ты, Аннинька, думаешь о нашем будущем?
АННИНЬКА Что?
ЛЮБОНЬКА Ведь не век же мы в именье сидеть будем. Приданого нам с тобою не полагается. Разве что бабонька от доброты выбросит по шерстяному отрезу, вот и все. Разве что Погорелка… Но что такое эта Погорелка? Нищета и грязь. А жизнь наша только начинается. Неужели нам, как дяде Степану, в Головлево от безнадежности помирать?
АННИНЬКА Уйдем в город. Будем трудиться.
ЛЮБОНЬКА Как ты себе это представляешь?
АННИНЬКА Ну как…. Образовать себя, с твердостью переносить нужду и лишения, ради идеи блага.
ЛЮБОНЬКА Какого такого блага? Работать за копейки в прачках, чтобы к двадцати пяти превратиться в старух? Или пойти в гувернантки к сопливым детям, чтобы господа своим долгом считали залезть под юбку?
АННИНЬКА И что ты предлагаешь?
ЛЮБОНЬКА Уйдем в актрисы.
АННИНЬКА Как?
ЛЮБОНЬКА А так! Ты чудесно читаешь «Прекрасную Елену» и «Отрывки из Герцогини Герольштейнской», я хорошо пою. Что еще нужно?
АННИНЬКА Разве у нас получится?
ЛЮБОНЬКА Получится, не получится, только выхода у нас нет. (Пауза) А там сцена, аплодисменты.
Аннинька с Любонькой смеются, воображают себя большим актрисами друг перед другом, распевают отрывок из «Прекрасной Елены».
ЛЮБОНЬКА. Мы страсть Венеры и страданье,
И в нас горит огонь желанья…
АННИНЬКА. О, пресветлая богиня,
О, любовь, вернись!
ЛЮБОНЬКА Ибо жизнь есть любовь,
АННИНЬКА А любовь есть жизнь!
ВМЕСТЕ Боже, это он!
Что за чудный сон!
Как красив и влюблен!
Все желанья сбылись
В ночь сладкой грезы.
В кабинет заходит Арина Петровна в черном платке.
АРИНА Это грех, слышите вы, великий грех, петь срамные песни в траур! Вас бог за то накажет!
ЛЮБОНЬКА Простите нас, бабонька.
АРИНА Что же ты думаешь, вот так вот, попросила прощения у бабоньки, и все, снова можно бежать гримасничать? Бабонька, мол, добрая, от нее отвязаться ни за грош можно? А на память о вашем покойном дедушке, на память о вашем двоюродном братце Владимире, значит, наплевать и растереть? Я вас зачем сюда посадила? Ну? Говори!
АННИНЬКА Расчеты доделать.
АРИНА А вы что же?
ЛЮБОНЬКА (Протягивает бабушке бумагу) Мы посчитали.
Арина Петровна берет бумагу, всматривается в нее, беззвучно шевелит губами. Наконец, отдает бумагу Любоньке.
АРИНА Да что такое, никак счесть не могу! (Пауза) Вот и старость пришла…. В мыслях какой-то морок. А как с таким хозяйством старухе управиться? Вам до бабоньки что? Вечно она на вас кричит, вечно вами понукает, вечно недовольна. Так вы думаете про меня? А вот одряхлею я, куда вы пойдете? Кто вас станет кормить?
ЛЮБОНЬКА. Мы и так впроголодь живем, как уехали из Головлево.
АННИНЬКА А что, у нас все запасы кончились?
ЛЮБОНЬКА Больше нет ничего?
АННИНЬКА. Каждый день одни щи с солониной, и то прогорклой.
ЛЮБОНЬКА. Есть охота. А ложка не лезет в рот .
АРИНА. Все запасы мои в Головлеве остались, а здесь каждый кусок на счету. С переездом этим не учтешь всего. Что теперь? Порфишке кланяться? Не могу, да и не хочу. (Пауза). До отмены крепостного права бывали и у меня запасы – не хочу солгать, никогда не была бездомовницей. А что касается до того, что погребов было много, так ведь тогда и колесо большое было, ртов-то вдесятеро против нынешнего было. Одной дворни сколько – всякому припаси да всякого накорми. Тому огурчика, тому кваску – понемножку да помаленьку, – ан, смотришь, и многонько всего изойдет.
АННИНЬКА. Да, хорошее было время. Всего тогда много было.
ЛЮБОНЬКА. И хлеба и фруктов – всего в изобилии!
АННИНЬКА. Навозу копили больше – оттого и родилось.
АРИНА. Нет, девонька, не от этого. А было Божье благословение – вот отчего.
ЛЮБОНЬКА. Я помню, однажды дедушка из саду яблоко апорт принес, так все даже удивились: на тарелке нельзя было уместить.
В гостиную входит Улита.
УЛИТА Сынок ваш Павел Владимирович прибыли.
В гостиной появляется Павел.
ПАВЕЛ Здравия желаю, маменька!
АРИНА Ой, салдафон, даже поздороваться как след не умеет.
ПАВЕЛ Да что же, уж и пошутить нельзя!
АННИНЬКА И ЛЮБОНЬКА Здравствуйте, дядя.
АРИНА Ну иди уж, обними мать.
Павел неловко обнимает мать, целует ей руку.
АРИНА Зачем приехал?
ПАВЕЛ Ну как же, проведать вас, маменька, как вы тут поживаете, как племмянушки мои. Я, чай, не Иудушка, чтоб во всем выгоду искать. Хорошо ли у вас дела идут?
ЛЮБОНЬКА Не слишком сытно, дядя.
АРИНА Приехал и хорошо, порадовал старуху. Сейчас как раз ужин накроют. Садись, друг мой, рассказывай. Как хозяйствуешь в Дубровине?
ПАВЕЛ Да вот, как вышел в отставку, так и хозяйствую помаленьку.
АРИНА Кто дом у тебя ведет?
ПАВЕЛ. Да нет никого.
АРИНА. Возьми мою Улиту, она теперь человек вольный. Поедешь, Улита…. Васильевна?
УЛИТА. А отчего не поехать. .. Как прикажете.
Улита начинает накрывать на стол.
АРИНА Чем богаты, тем и рады. Это, конечно, не Головлевское угощение, а все ж с голоду пока не помираем….
ПАВЕЛ Скудно у вас. Все Порфишке отдала, на тарелочке ему, на блюдечке все самое лучшее притащила. А сама ни с чем осталась, с прогорклой солониной да скисшей капустой.
АРИНА Ну ладно тебе. Отдала, так и отдала. Тебе, чай, тоже не объедки достались. Сама виновата, знаю, ну так что теперь? Мог бы матери и не пенять. Вот одно меня только гложет – этих стрекоз ведь как никак, а замуж надо выдавать. Где ж им приданого взять?
ПАВЕЛ Тоже выдумали, замуж! Могли бы и потерпеть – видите, бабушке вашей не сладко живется. Не каждая девушка для брака рождена, некоторые и для трудов, стало быть, на свет появляются…. Так, барышни?
ЛЮБОНЬКА (Встает из-за стола) Бабонька, мы вам давно хотели сказать…. Не нужно нам приданого. Мы с Аннинькой решили уехать.
ПАВЕЛ. Вот еще новости!
АРИНА. И куда это вы собрались?
ЛЮБОНЬКА Пойдем в актрисы.
АРИНА. Что?
АННИНЬКА Бабонька, отпусти нас, пожалуйста, и не вини.
ЛЮБОНЬКА Больше мы в Погорелке оставаться не можем и не хотим.
ПАВЕЛ. В актерки?!! (Хохочет)
АРИНА. Бесстыдницы! Вертеть хвостом и срамиться?
ЛЮБОНЬКА (Спокойно) А пусть бы и так. Все лучше, чем здесь. Пойдем, Аня.
Аннинька и Любонька выходят из гостиной.
4 картина.
Головлево. Арина Петровна заходит в гостиную. Она очень постарела и потускнела. На ней старая вытертая шуба, седые волосы прикрывает ветхая шаль. Не узнать в ней бывшую хозяйку огромного поместья. Следом за ней заходит Бурмистр, заносит скудную поклажу Арины Петровны и сундук.
Иудушка в гостиной раскладывает пасьянс.
БУРМИСТР. Ваша маменька – Арина Петровна к нам в гости пожаловала!
АРИНА Ну, хозяин, принимай гостей!
ПОРФИРИЙ (Поднимается навстречу матери) Маменька!!! Вот уж не ждал! Ах, проказница! Одна, в такую даль! Почему не предупредили, я бы за вами послал! Как доехали?
АРИНА. Доехали хорошо. Костей не растрясли.
ПОРФИРИЙ. Вы ли это, голубушка? Сколько лет, сколько зим! А я уж, признаться, было сам хотел ехать – проведывать вас! Ан вот вы и сами явились!
АРИНА А ну-ка, ну, старый греховодник! Кажи мне, кажи свою кралю! Я ведь все знаю! Девки мне обо всем докладывают! (шутливо грозит сыну пальцем) Ишь, каков!
ПОРФИРИЙ Никуда от вас не спрятаться, маменька. Да и пристало ли мне от родной матери секреты иметь? Евпраксеюшка!
В гостиную заходит Евпраксея – та самая девочка, прислуживающая Арине Петровне. Она располнела, раздалась.
ЕВПРАКСЕЯ Да, барин?
ПОРФИРИЙ А накрой-ка нам, Евпраксея, стол по-Головлевски, да садись с нами – будем с тобою маменьку потчевать.
БУРМИСТР. ( Порфирию) Позвольте откланяться, барин, дела ждут…
ПОРФИРИЙ. Благодарствую, голубчик, Ступай с Богом.
Бурмистр уходит.
АРИНА Ишь ведь какой стал: «К нам в гости пожаловала»…. Выискался хозяин!
Евпраксея накрывает богатый стол. У Арины Петровны радостно блестят глаза. Видно, как маменьке не терпится за него сесть. Когда же Порфирий услужливо кивает головой, приглашая всех к столу, Арина Петровна буквально набрасывается на еду. Ест, по-старчески жадно шамкая и прихлебывая, как голодная больная старуха, каковой она теперь, в сущности, и является.
ПОРФИРИЙ Кушайте, маменька. Хороша икорка-то, а? А вот я вам, милый друг, велю-ка с собой икорки положить, чтобы и в Погрелке вы икоркой-то полакомились, чтобы вспомнили своего любящего сына.
АРИНА Ну, вот за это спасибо! И Бог тебя, милый дружок, будет любить за то, что мать на старости лет покоишь да холишь. По крайности, приеду ужо в Погорелку – не скучно будет. Всегда я икорку любила, – вот и теперь, по милости твоей полакомлюсь!
ПОРФИРИЙ Надолго ли к нам, маменька? Смотрю, и сундучок-то с собой привезли, чай, думаю, подольше, значит, решила маменька друга своего верного порадовать….
АРИНА Да уж пару денечков погощу…. А там видно будет. Поди для матери кусок найдется?
ПОРФИРИЙ Всенепременно. Хоть все хозяйство забирайте в свои руки и распоряжайтесь по своему усмотрению, как и прежде. А пока вот мы с вами да с Евпраксеюшкой в дурачка сыграем за чаем.
Иудушка берет карты, раздает первый тур.
АРИНА (Евпраксее, заглядевшись на ее могучую спину) Эк у тебя спина какая…
ПОРФИРИЙ Да, у нее спина…
ЕВПРАКСЕЯ Спина да спина… Бесстыдники! И что моя спина вам сделала!
АРИНА Метель-то, видно, взаправду взялась, визжит да повизгивает!
ПОРФИРИЙ Ну и пущай повизгивает. Она повизгивает, а мы здесь чаек попиваем – так-то, друг мой маменька!.
АРИНА Ах, нехорошо теперь в поле, коли кого этакая милость Божья застанет!
ПОРФИРИЙ Кому нехорошо, а нам горюшка мало. Кому темненько да холодненько, а нам и светлехонько, и теплехонько. Сидим да чаек попиваем. И с сахарцем, и со сливочками, и с лимонцем. А захотим с ромцом, и с ромцом будем пить. Оттого, милый друг маменька, что милость Божья не оставляет нас. Кабы не он, царь небесный, может, и мы бы теперь в поле плутали, и было бы нам и темненько, и холодненько… В зипунишечке каком-нибудь, кушачок плохонький, лаптишечки…
АРИНА Чтой-то уж и лаптишечки! Чай, тоже в дворянском званье родились. Какие ни есть, а все-таки сапожнишки носим! Бито! Вижу, что бито! (Сдает карты) Евпраксеюшка у нас дурой осталась!
ЕВПРАКСЕЯ Не осталась бы, кабы сама не поддалась. Вам же удовольствие сделать хочу.
ПОРФИРИЙ А покуда там на дворе кутит да мутит, вы бы, милый друг, вареньица покушали. Это вишенки, головлевские! Евпраксеюшка сама варила.
АРИНА И то ем. Вишенки-то мне, признаться, теперь в редкость. Прежде, бывало, частенько-таки лакомливалась ими, ну а теперь… Хороши у тебя в Головлеве вишни, сочные, крупные; вот в Дубровине как ни старались разводить – всё несладки выходят. Да ты, Евпраксеюшка, французской-то водки клала в варенье?
ЕВПРАКСЕЯ Как не класть! Как вы учили, так и делала. Да вот я об чем хотела спросить: вы как огурцы солите, кладете кардамону?
АРИНА Не помню, мой друг; кажется, прежде я кардамону клала. Теперь – не кладу: теперь какое мое соленье! А прежде клала… даже очень хорошо помню, что клала! Да вот домой приеду, в рецептах пороюсь, не найду ли. Я ведь, как в силах была, все примечала да записывала.
ПОРФИРИЙ Да, маменька, в свое время вы таки были… министр!
АРИНА Министр не министр, а могу Бога благодарить: не растранжирила, а присовокупила. Вот и теперь поедаю от трудов своих праведных: вишни-то в Головлеве ведь я развела!
ПОРФИРИЙ И спасибо вам за это, маменька, большое спасибо! Вечное спасибо и за себя, и за потомков – вот как!
Иудушка встает и целует ручку у матери.
АРИНА И тебе спасибо, что мать покоишь! Да, хороши у тебя запасы, очень хороши! А присовокупить да приумножить, милый друг, нам и сейчас ничего не мешает. Вон в Горюновской усадьбе чужая земля врезалась в дачу – хорошо было бы эту землю прикупить; да можно бы хуторок отдельный устроить, да покосцу мало, и тут, по смежности, и покосец продажный есть – ах, хорош покос! Ну, что скажешь, друг?
Порфирий недобро поджимает губы.
ПОРФИРИЙ Я, добрый друг маменька, и тем доволен, что вы, по милости вашей, мне пожаловали.
АРИНА Так ведь богатство-то на приумножении строится. Не приумножишь, не вложишь капиталец в правильное дельце, вмиг растеренькаешь, в руках не удержишь. А ведь племянницы у тебя ужо девицы взрослые. Я ведь, друг мой, надеялась, что, как не оставил ты старуху мать, так и их не оставишь.
ПОРФИРИЙ Помилуйте, маменька, тут и разговора нет. Сироткам я всегда подам – если уж чужим на паперти подавать не скуплюсь, то своим, родным, так сказать, тем более. Но вот что я вам хочу сказать. Ведь я своим племянницам одного лишь счастия желаю. А в чем для девицы заключается счастье? Правильно! Быть любимой женой для хорошего и доброго мужа. Но разве можно любовь купить за деньги? Тут уж и выходит то, что для девицы лучше вовсе никакого приданого не иметь и быть уверенной, что муж берет ее в жены из одной лишь любви и восхищенности, чем всю жизнь подозревать его в корысти…. Да и где ж они теперь, ваши внучки, как сбежали из Погорелки?
АРИНА. Вот письмо от них получила сегодня.
ПОРФИРИЙ. Читай.
АРИНА За тем, можно сказать, и приехала к тебе.
Арина Петровна достает письмо из кармана, читает.
АРИНА Мы уже не в Москве, а в Харькове, поступили на сцену в театр, а летом по ярмаркам будем ездить. Я, Аннинька, в „Периколе“ дебютировала, а Любинька в „Анютиных глазках“. Меня несколько раз вызывали, особенно после сцены, где Перикола выходит навеселе и поет: я гото-ова, готова, готооова! Любинька тоже очень понравилась. Жалованья мне директор положил по сту рублей в месяц и бенефис в Харькове, а Любиньке по семидесяти пяти в месяц и бенефис летом, на ярмарке. Прощайте! Аннинька. И я тоже – Любонька».
ПОРФИРИЙ Молчали - молчали, да и откликнулись. Тьфу! Вы им, маменька, ничего еще не отвечали?
АРИНА Нет еще.
ПОРФИРИЙ Не отвечайте. Лучше.
АРИНА А я все об том думаю, как они себя соблюдут в вертепе-то этом? Ведь это такое дело, что тут только раз оступись – потом уж чести-то девичьей и не воротишь!
ПОРФИРИЙ Очень им она нужна! Нынче, маменька, и без мужа все равно что с мужем живут. Нынче над предписаниями-то религии смеются. Дошли до куста и упали – и дело в шляпе. Это у них гражданским браком называется. (Заметив Евпраксею и вспомнив, что и сам он живет с девицей не венчанным, осекается) Конечно, иногда по нужде… Коли ежели человек в силах и притом вдовый… по нужде и закону перемена бывает!
Евпраксея с подносом грязной посуды выходит из гостиной. Молчание.
АРИНА А ты знаешь ли, какой сегодня день?
ПОРФИРИЙ Двадцать третье ноября, маменька.
АРИНА Двадцать третье, да помнишь ли ты, что сегодня случилось? Про панихидку-то небось позабыл?
Порфирий бледнеет и крестится.
ПОРФИРИЙ Ах, Господи! Вот так беда!
ПОРФИРИЙ Вот тебе и на! Ах, Володя, Володя! Не добрый ты сын! Дурной! Видно, не молишься Богу за папу, что он даже память у него отнял! А какой ласковый был! Ничего, бывало, без позволения не возьмет. И какой умный был! Помню я такой случай. Лежит он в кори – лет не больше семи ему было, – только подходит к нему покойница Саша, а он ей и говорит: мама! мама! ведь правда, что крылышки только у ангелов бывают? Ну, та и говорит: да, только у ангелов. Отчего же, говорит, у папы, как он сюда сейчас входил, крылышки были? Ах, Володя! Володя! Всем ты был пайка, только тем не пайка, что папку оставил!
В гостиной появляется Евпраксея.
ЕВПРАКСЕЯ Молодой барин Петр Порфирьич приехали!
И действительно, через мгновенье в гостиную заходит Петр – ныне молодой офицер. Порфирий и Арина Петровна встают навстречу Петру.
ПОРФИРИЙ Вот так сюрприз! Ну, брат, одолжил! А я-то сижу да думаю: кого это, прости Господи, по ночам носит? – ан вот он кто! И как это тебе вдруг вздумалось?
ПЕТР Так вот, вздумалось и приехал.
ПОРФИРИЙ Ну, спасибо тебе! Спасибо! Вспомнил про отца! Обрадовал! Чай, и про бабушку-старушку вспомнил?
ПЕТР И про бабушку вспомнил.
ПОРФИРИЙ Стой! Да тебе, может быть, вспомнилось, что сегодня годовщина по брате Володеньке?
ПЕТР Да, и про это вспомнилось.
ПОРФИРИЙ Да, брат, неласков ты! Нельзя сказать, чтоб ты ласковый сын был!
ПЕТР Каков есть!
ПОРФИРИЙ Кажется, как я об вас заботился! Даже и здесь сидишь, а все думаешь: как бы получше да поскладнее, да чтобы всем было хорошохонько да уютненько, без нужды да без горюшка… А вы всё от меня прочь да прочь!
ПЕТР Кто же… вы?
ПОРФИРИЙ Ну, ты… да, впрочем, и покойник, царство ему небесное, был такой же…
ПЕТР Характер неласковый – вот и все. Да вы что всё во множественном говорите? Один уж умер…
ПОРФИРИЙ Да, умер, Бог наказал. Бог непокорных детей наказывает. И все-таки я его помню. Он непокорен был, а я его помню. Вот завтра обеденку отстоим и панихидку отслужим. Он меня обидел, а я все-таки свой долг помню. Господи ты, Боже мой! Да что ж это нынче делается! Сын к отцу приехал и с первого же слова уже фыркает!
АРИНА Ну-ну, петухи индейские! Только что свиделись, а уж и разодрались! Так и наскакивают друг на дружку, так и наскакивают! Смотри, сейчас перья полетят! Ах-ах-ах! А вы, молодцы, смирненько посидите да ладком между собою поговорите, а я, старуха, пока отдохнуть прилягу.
Читать инсценировку романа "Господа Головлёвы" далее