Ярослава Пулинович
ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ. МАМЕНЬКА.
(По мотивам романа М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы») - продолжение 3
16 картина.
Прошло пятнадцать лет. Арина Петровна сидит в своем кабинете, привычно закутавшись в шаль. Она заметно переменилась – постарела, обрюзгла. Перед ней, переминаясь с ноги на ногу, стоит тоже уже постаревший бурмистр и бойко, как ему кажется, докладывает.
БУРМИСТР. ….со Степана приказчика получил – семьсот рублей тридцать пять копеек, с приказчика Еремея – четыреста пятнадцать, итого две тысячи восемьдесят восемь рублей сорок копеек….
АРИНА. Ясно. Что еще?
БУРМИСТР. Все-с.
АРИНА. Не ври! Еще есть! По глазам вижу!
БУРМИСТР. Степан Владимирыч дом-то в Москве продали…
АРИНА . Почему? Как? Не мни! Сказывай!
БУРМИСТР. За долги… нужно полагать! Известно, за хорошие дела продавать не станут.
АРИНА. Стало быть, полиция…
БУРМИСТР. Стало быть, что так. Сказывают, в восьми тысячах с аукциона дом-то пошел.
Пауза.
АРИНА. Что ты! Быть того не может!
Молчание.
БУРМИСТР. Полиция продала.
Арина Петровна встает, энергично ходить взад и вперед. Потом снова садится на свое место. Пьет воду прямо из графина.
АРИНА. Ведь не в одну же минуту продала! Чай, опись была, оценка, вызовы к торгам? За восемь тысяч, тогда как я за этот дом, собственными руками двенадцать тысяч, как одну копейку, выложила! Кабы знать да ведать, можно бы и самой за восемь-то тысяч с аукциона приобрести! Полиция за восемь тысяч продала! Почему меня не предупредили?
Арина Петровна тяжело дышит и смотрит в открытое окно. В окно заглядывают две девочки-подростка пятнадцати лет – близняшки Любонька и Аннинька.
ЛЮБОНЬКА Бабенька, а сегодня чай нам подавать или Улите прикажете?
АННИНЬКА А то мы с девушками на речку хотели….
АРИНА Вот я вам дам на речку хвостами крутить! Живо в дом и сидите тихо! Ну-ка!
Девочки убегают. Арина Петровна садится в свое кресло, на больших деревянных счетах делает какие-то расчеты.
БУРМИСТР. Поопасился он….
АРИНА. Поопасился он…Мерзавец…. Это родительское-то благословление. И для кого я всю эту прорву коплю! Для кого припасаю? Для кого?! Зачем мне доля такая выпала? Господи!.. (Бурмистру) А что балбес?.
БУРМИСТР. Москва велика – и в год ее всю не исходить!
АРИНА. Чай, пить, есть надо?
БУРМИСТР. Около своих мужичков прокармливаются. У кого пообедают, у кого на табак гривенничек выпросят.
АРИНА. А кто позволил давать?
БУРМИСТР. Помилуйте, сударыня! Мужики чужим неимущим подают, а уж своим господам отказать!
АРИНА. Вот я им ужо… Сошлю балбеса к тебе в вотчину, и содержите его всем обществом на свой счет!
БУРМИСТР. Ваша власть, сударыня.
АРИНА. Что? Что ты такое сказал?
БУРМИСТР. Прикажете, так и прокормим!
АРИНА. Вот и кормите! Лишь бы ко мне на глаза не показывался!
БУРМИСТР. А надо полагать, что так и будет.
АРИНА. Что ты!
БУРМИСТР. Иван, Михайлов сын, сказывал, будто поговаривал Степан Владимирыч: шабаш, говорит, пойду к старухе хлеб всухомятку есть! Да ему, сударыня, коли по правде сказать, и деваться-то, окроме здешнего места, некуда. По своим мужикам долго в Москве не находится. Одежа тоже нужна…
АРИНА. Вот я ему покажу, какой для него у старухи хлеб припасен!
БУРМИСТР. Да что, сударыня, недолго он у вас наживет!
АРИНА. Что такое?
БУРМИСТР. Да кашляет оченно сильно… за левую грудь все хватается… Не заживется!
АРИНА. Такие, любезный, еще дольше живут! И нас всех переживет! Кашляет да кашляет – что ему, жеребцу долговязому, сделается! Значит, так. Приедет – поселите во флигель, в комнату за конторой. Все, ступай!
17 картина.
Комната во флигеле. Постаревший, исхудавший, потрепанный жизнью Степка сидит на узкой кровати и смотрит перед собой. В дверь заглядывает старик в белом колпаке. Этот старик – Владимир Михайлович. Он смотрит на Степку и улыбается сквозь слезы. Степка бросается к отцу, целует у него руку.
ВЛАДИМИР. Что, Степка, голубчик! Сослали?
СТЕПКА. Я, папенька, отечеству послужил – теперь мне всякий помочь обязан!
ВЛАДИМИР. Попался к ведьме в лапы! Съест! съест!
СТЕПКА. В Курске ходил я к владычице молебен служить, так одну видел… ах, хороша штучка!... Я, коли при деньгах, ничего не пожалею, только чтоб в свое удовольствие пожить! Пить скверно, да не пить нельзя – потому сна нет!
ВЛАДИМИР. Так-то вот все на этом свете! Сегодня ты сыт и пьян, живешь в свое удовольствие, трубочку покуриваешь… А завтра – где ты, человек?
СТЕПКА. Да, папенька, вылетел я в трубу!
ВЛАДИМИР. Эх – мА! Были, Степа, и у нас денежки – и нет их!
В комнату заходит девка лет четырнадцати - Евпраксея с подносом в руках. На подносе – тарелка с объедками.
ЕВПРАКСЕЯ. Барыня вам со своего стола послали.
СТЕПКА. Да…. Скромно тут у вас.
ЕВПРАКСЕЯ. А это одёжа (Протягивает Степке сверток).
Степка разворачивает его, в нем пижама и старый халат. Степка тут же облачается в эту одежду.
СТЕПКА А халат-то еще твой...
ВЛАДИМИР. Ну, ничего, зато тепло.
СТЕПКА Рукава больно коротки.
ВЛАДИМИР. И то вперед…
ЕВПРАКСЕЯ. Велела вам барыня передать, что будете вы получать от маменьки вашей со стола, что останется. Сегодня – вчерашний суп и баранина. Свечей же барыня приказала вам вовсе не давать на том основании, что по комнате взад и вперед шагать и без свечей можно …. А вот братья приедут – какое положение вам присоветуют, так маменька и поступит.
Евпраксея выходит.
ВЛАДИМИР. Ишь ведь, старая! И куда она экую прорву деньжищ девает! Братьям твоим , я знаю, не ахти сколько посылает, сама живет скаредно, меня солеными полотками кормит…
СТЕПКА. А вот интересно - привезет ли брат Павел табаку, а если привезет, то сколько?.. А может, и денег отвалит! Порфишка-кровопивец – тот не даст, а Павел…
ВЛАДИМИР. Ох, и горазд ты мечтать, Степка. Это у тебя еще с детства. Ты воображением в меня пошел…. Только, знается мне теперь: одни беды от нее, от мечты проклятой. Заглядишься в небо, и нахлынут мысли о радостном. А после так постыло на душе. Тоска одна. ( Степка закашлялся) Да, ты болен, я погляжу…
18 картина.
Семейный совет. Гостиная. За большим столом сидят Арина Петровна, Павел в офицерском мундире, Порфирий – в штатском, Владимир Михайлович – в старом халате. Владимир Михайлович смотрит на сыновей отстраненно, как будто сквозь них. Всем присутствующим в комнате понятно, что он их не слышит, не в этом мире уже живет.
ВЛАДИМИР. Мытаря судить приехали?… А ведь братья кровные.
ПОРФИРИЙ Папенька, так….
ВЛАДИМИР Два Каина пришли Авеля убивать!
ПОРФИРИЙ Слышите ли вы меня, папенька?
АРИНА И не старайся, не услышит, уж больше года он такой…
ПОРФИРИЙ (бросается к матери, та отмахивается от него). Не хорош он у вас, добрый друг маменька! Ах, как не хорош
АРИНА . Разве так уж слаб?
ПОРФИРИЙ. Поглядите сами! Уж так слаб! Так слаб! Не жилец он у вас!
АРИНА. Ну, поскрипит еще!
ПОРФИРИЙ. Нет, голубушка, нет! И хотя ваша жизнь никогда не была особенно радостна, но как подумаешь, что столько ударов зараз… право, даже удивляешься, как это вы силу имеете переносить эти испытания!
АРИНА. Что ж, мой друг, и перенесешь, коли Господу Богу угодно! (Павлу) А ты что?
ПАВЕЛ. Мне что ж!
АРИНА. Как что! Все же отец тебе – можно бы и пожалеть!
ПАВЕЛ. Что ж – отец! Отец как отец… как всегда! Десять лет он такой! Всегда вы меня притесняете!
АРИНА Зачем мне тебя притеснять, друг мой, я мать тебе! Вот Порфиша: и приласкался и пожалел – все как след доброму сыну сделал, а ты и на мать-то путем посмотреть не хочешь, все исподлобья да сбоку, словно она – не мать, а ворог тебе! Не укуси, сделай милость!
ПАВЕЛ Да что же я…
АРИНА. Постой! Помолчи минутку! Дай матери слово сказать! В Писании сказано: тяготы друг другу носите – вот и выбрал Боже меня в семействе нашем тяготы носить! Да, сыны! Тяжеленько-таки мне на старости лет! Припасла я детям на свой пай – пора бы и отдохнуть! Шутка сказать – четыре с половиною тысячи душ!
В гостиную заходят Любонька и Аннинька с чашками, заварником и сахарницей на подносе. Расставляют все это на столе.
АРИНА (продолжая свою речь) Все для деток своих. И что же?.. Ваша сестра, Анна, как жила беспутная без родительского благословения, так и померла, подкинув мне на шею своих двух щенков. Вот они, уж взрослые обе девицы, сколько деньжищ на них за эти годы улетело! Ну ничего, за сироток бог воздаст. Аккуратнее, Любонька!
ЛЮБОНЬКА (дрожащим голосом) Бабонька, что-то еще понадобится вам?
АРИНА Нет, идите!
Девочки выходят.
АРИНА Думала, все, довольно с меня бед! Так теперь вот Степка!
ПОРФИРИЙ. Слышали, маменька, слышали!
АРИНА. Пришел, словно и дело сделал, словно так и следовало: сколько бы, мол, я ни кутил, ни мутил, у старухи матери всегда про меня кусок хлеба найдется! Сколько я в своей жизни ненависти от него видела! Сама и дом-то для него высмотрела, сама собственными руками, как одну копейку, двенадцать тысячек серебром денег выложила! И что ж! Ан он опять у меня на шее повис!
Владимир Михайлович вскакивает со стула с диким взглядом.
ВЛАДИМИР. Фарисеи… Фарисеи!.. Вон, вон отседова! (убегает).
АРИНА. Долго ли мне надругательства-то эти переносить? (Пауза).
ПОРФИРИЙ. А главное, маменька, что он с родительским благословением так низко поступил!
АРИНА. Так вот я затем вас и призвала, судите вы меня с ним, со злодеем! Как вы скажете, так и будет! Его осудите – он будет виноват, меня осудите – я виновата буду.
ПОРФИРИЙ Если позволите мне, милый друг маменька, выразить мое мнение, то вот оно в двух словах: дети обязаны повиноваться родителям, слепо следовать указаниям их, покоить их в старости – вот и все. Родители могут судить детей; дети же родителей – никогда. Обязанность детей – чтить, а не судить. Воля ваша, но это будет святотатство, а не суд!
АРИНА . Стой! Погоди! Коли ты говоришь, что не можешь меня судить, так оправь меня, а его осуди!
ПОРФИРИЙ. Нет, голубушка маменька, и этого не могу! Или, лучше сказать, не имею права.
АРИНА. Стало быть, ты отказываешься?..
ПОРФИРИЙ. Ах, маменька, маменька! Я говорю: как вам угодно решить участь брата Степана, так пусть и будет!
АРИНА. Хорошо. (Павлу) Ну а ты как?
ПАВЕЛ. Мне что ж! Разве вы меня послушаетесь? Известно, виноват… на куски рвать… в ступе истолочь… вперед известно… мне что ж!
АРИНА. Ты, голубчик, я вижу, по Степкиным следам идти хочешь… ах, не ошибись, мой друг! Покаешься после – да поздно будет!
ПАВЕЛ (угрюмо.) Я что ж! Я ничего!.. Я говорю: как хотите! Что же тут… непочтительного?
АРИНА . Ты думаешь, что офицер, так и управы на тебя не найдется! Найдется, голубчик, ах как найдется! Так, значит, вы оба от судбища отказываетесь?
ПОРФИРИЙ. Я, милая маменька.…
ПАВЕЛ. И я тоже. Мне что! По мне, пожалуй, хоть на куски…
АРИНА. Да замолчи, Христа ради! Ну, ежели вы отказываетесь, то приходится мне уж собственным судом его судить. Вот какое мое решение будет: попробую еще раз добром с ним поступить: отделю ему папенькину вологодскую деревнюшку, пусть себе живет, убогий, на прокормлении у крестьян!
ПОРФИРИЙ. Маменька! Вы больше, чем великодушны! Вы видите перед собой поступок… самый низкий, черный поступок… и вдруг все забыто, все прощено! Но извините меня… боюсь я, голубушка, за вас! Как хотите меня судите, а на вашем месте… я бы так не поступил!
АРИНА. Это почему?
ПОРФИРИЙ. Промотает он ее, голубушка! Дом промотал – и деревню промотает!
АРИНА. А промотает, так пусть на себя и пеняет!
ПОРФИРИЙ К вам же ведь он тогда придет!
АРИНА Ну нет, это дудки! И на порог к себе его не пущу! И люди меня за это не осудят, и Бог не накажет.
ПОРФИРИЙ. И все-таки к вам придет. Наглый ведь он, голубушка!
АРИНА . В Головлеве, что ли, его, у матери на шее, оставить хочешь?
ПОРФИРИЙ. Точно так, маменька, если милость ваша будет. Оставить его на том же положении, как и теперь, да и бумагу насчет наследства от него вытребовать.
АРИНА. Так… знала я, что ты такое присоветуешь. Ну хорошо. Положим, что сделается по-твоему. Молода была – крест несла, а старухе и подавно от креста отказываться не след. Покуда мы с папенькой живы – будет жить в Головлеве, с голоду не помрет. А потом как?
ПОРФИРИЙ. Маменька! Друг мой! Зачем же черные мысли?
АРИНА. Черные ли, белые ли – подумать все-таки надо. Не молоденькие мы. Поколеем оба – что с ним тогда будет?
ПОРФИРИЙ. Маменька! Да неужто ж вы на нас, ваших детей, не надеетесь? В таких ли мы правилах вами были воспитаны? Я, маменька, бедному-то еще с большею радостью помогу! У богатого и своего довольно! А бедный – как Христос про бедного-то сказал?.. Маменька! А позвольте мне брату два фунта табаку подарить?!
АРИНА. Да делай, как знаешь! В Головлеве так в Головлеве ему жить! Ступайте теперь оба к нему! Чай, он и буркалы-то свои проглядел, вас высматриваючи!
19 картина.
Степка один в своей темной комнате. В маленькой ему пижаме и старом халате, ходит он из угла в угол, растерянно и загнанно оглядывается по сторонам. В дверях застыли Порфирий и Павел.
СТЕПКА. Двери склепа растворились, пропустили меня и – захлопнулись. (шепотом) Гроб… Гроб… Эх, кабы околеть… Нет, ведь, не околею… А, может быть… Натурально, гроб.
Конец первого действия
Действие второе.
1 картина.
Гостиная. Накрытый стол. На столе кутья, блины. За столом сидят Арина Петровна, Владимир Михайлович, сестры Любонька и Аннинька, Бурмистр, Улита, дворня. Бурмистр разливает водку по рюмкам. Все пьют, не чокаясь.
АРИНА. Вот и весна пришла. День-то уж насколько прибавился? А ночи все короче.
БУРМИСТР. Березка листочек пустила, а Степана Владимировича уж полгода, как нет среди нас - такова сей жизни скоротечность.
УЛИТА. А как батюшка панихидку-то справил?.. Какова торжественность! Загляденье.
Владимир Михайлович беззвучно трясется.
ВЛАДИМИР. Мытаря…. Мытаря засудили и закопали!
АРИНА Да уведите же его! У него припадок начинается!
ВЛАДИМИР Не пойду! Его со свету сжила и меня туда же решила!
УЛИТА Тихо, тихо, Владимир Михайлович. Все, все….. Вот, выпейте….
Наливает Владимиру Михайловичу водки.
БУРМИСТР Ну, ну... Кто может знать? Мы здесь ропщем, а его душа в горних увеселяется!
АРИНА И что прискорбнее всего: ведь без напутствия оставил наш мир, да и устремился, балбес, в область неизвестного.
В дверях появляется Порфирий – теперь это взрослый уже начинающий лысеть мужчина в штатском.
ПОРФИРИЙ А где тут мой добрый друг маменька?!
Порфирий подходит к матери, обнимает ее.
АРИНА Приехал!??
ПОРФИРИЙ Приехал. Как только письмецо ваше получил, так сразу тот час же пустился…
АРИНА Один?
ПОРФИРИЙ. Один. Как супружница моя, Александра Антоновна, приказала долго жить, совсем осиротел я, маменька , в своей петербургской квартире.
АРИНА . А что сыны?
ПОРФИРИЙ. А сыны в заботах по службе.
АРИНА. А что же брат твой Павел?
ПОРФИРИЙ. Обещал явиться тут же, как только получит отпуск. Ах, маменька , а вы все такая же трудяжка, все в заботах да в хлопотах? Вот оно, истинное смирение!
Пауза.
АРИНА . Что? Как? Что в Петербурге поговаривают?
ПОРФИРИЙ. То первый призыв о намерениях правительства к московскому дворянству… То второй о губернских комитетах … А последний – о редакционных комиссиях – и все об отмене крепостного права.
АРИНА. Хоть бы одно что-нибудь – пан, либо пропал! А то первый призыв, второй призыв! Ни богу свечка, ни черту – кочерга.
ПОРФИРИЙ. Милая маменька, это дело государственное…. Дождемся высочайшего повеления и все узнаем.
АРИНА. Нет, ты в мое положение войди! Теперь у меня одних поганок в девичьей тридцать штук сидит – как с ними поступить? Ежели они на моем иждивении останутся – чем я их кормить стану?! И ведь тогда я сама за всем на базар побеги, да за все денежки заплати, да купи, да подай – где на этакую ораву напасешься! Ну, уж не знаю! Не знаю, что из этого выйдет!
ПОРФИРИЙ. Да что вы, маменька, какие ужасы предрекаете!.. ( Смеется).
АРИНА. Нет, ты не смейся, мой друг! Это дело так серьезно, так серьезно!.. Скажу хоть бы про себя: ведь я не огрызок; как-никак, а и меня пристроить надобно. Ведь мы, какое воспитание-то получили? Потанцевать да попеть да гостей принять – что я без поганок-то без своих делать буду? Ни я подать, ни принять, ни сготовить для себя – ничего ведь я, мой друг, не могу!
ПОРФИРИЙ. Бог милостив, маменька!
АРИНА Был милостив, - а нынче нет! Были мы хороши – и нас царь небесный жаловал; а стали дурны – ну и не прогневайтесь! Уж я что думаю: не бросить ли все , да к чудотворцу в монастырь… И буду спокойно жить да поживать!
ПОРФИРИЙ А имениями кто же распоряжаться будет?
АРИНА. Да ты никак уж хоронить меня собрался? Не рано ли, голубчик, не ошибись!
ПОРФИРИЙ. Маменька, за что же вы обижать изволите?
АРИНА Да брось ты. Не погневайтесь, и сами распорядитесь! Слава Богу – припасла! Не все мне одной тяготы носить…
ПОРФИРИЙ А об нас-то кто позаботится! Об детях-то ваших кто похлопочет? Ах, маменька, маменька!
АРИНА Не маленькие, и сами об себе помыслите! А я… удалюсь с Аннушкиными сиротками. Куплю себе домик, огородец вскопаю; капустки, картофельцу – всего у меня довольно будет!
ПОРФИРИЙ Что это такое вы, право, маменька задумали? Какую такую пертурбацию?
АРИНА Хочу я, Порфиша, имение разделить, оставить при себе только капитал. Анниньке и Любоньке – Погорелку, ту самую, что осталась от непочтительной дочери, Павел пусть забирает Дубровино, а тебе - Головлево. Отца родного, надеюсь, без куска хлеба не оставишь.
Пауза. Порфирий кидается к матери.
ПОРФИРИЙ Маменька! Доброта ваша не знает никаких пределов! Умоляю вас, друг мой, живите здесь: управляйте имениями безотчетно, покуда силы имеете, получайте с них доходы и употребляйте по своему усмотрению, а что вы мне, голубушка, из доходов уделите, я всем, даже малостью, буду доволен.
АРИНА (Уворачиваясь от поцелуев сына) Ну-ну-ну! И запел, и запричитал!
2 картина.
Кабинет Арины Петровны. Арина Петровна в очках сидит за бумагами. В кабинет заходит Владимир Михайлович. Сейчас сложно узнать в этом опустившемся седом сумасшедшем старике молодого барина, каким он вел свою жену под венец.
ВЛАДИМИР Вы зачем это, зачем это…. С вашего позволения вы это зачем….
АРИНА Что тебе надобно?
ВЛАДИМИР Вы это зачем меня во флигель в Степанову комнату отселили?
АРИНА Ты уж, батюшка, не обессудь, уступи свою комнату сыну Порфирию. Да и шумно от тебя, Владимир Михайлович, ты же по ночам ором кричишь, точно блаженный, все Степана да Аню зовешь. А мне после того как по утрам? Я ведь, чай, в постели не валяюсь, стишков до самого ужина не сочиняю. Я ужо в пять утра на ногах, туда съездить, да вот здесь распорядиться, да вот там ревизию провести. Легонько мне все эти труды нести с таким твоим соседством, как думаешь?
Пауза. Владимир Михайлович силится осмыслить сказанное женой. Затем как-то грустно и глупо улыбается Арине Петровне.
ВЛАДИМИР А я ведь скоро, дружочек мой, умру. (Пауза) Я вот что хотел сказать тебе, голубушка моя… Я сейчас только понял. Барков – отвратительный был поэт. Да что там, не поэт вовсе. Я от него еще неделю назад как отрекся. И все меня одна мысль гложет. А я, дружок? Я был поэт?
АРИНА. Да как про то узнаешь, Владимир Михайлович? Я ведь в поэзии ничего не смыслю, а твоих стихов и восвсе не читала. Сам знаешь, не до того мне было.
ВЛАДИМИР. Благодарю моего Бога, что не допустил меня, наряду с холопами, предстать перед лицо свое!
АРИНА Ну-ну-ну…. Запричитал! Ты, Владимир Михайлович, еще всех нас переживешь…. Да чем тебе, скажи, комната за конторой не угодила? И чистенько там, и светленько. А ежели ты чего захотел – кушанья, может быть, недостало, или из белья там, – так только крикни, девки разом прибегут. Прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить – неужто я в куске-то отказала бы тебе? Или вот хоть бы и винца – ну, захотелось тебе винца, ну, и Христос с тобой! Рюмка, две рюмки – неужто жалко?
ВЛАДИМИР К воскресенью, пожалуй, и помру.
АРИНА Да что ты такое говоришь? Христос с тобой!
ВЛАДИМИР (Улыбаясь) На поляне рос цветочек, расцветал он среди кочек, я его рукой сорвал и домой к себе забрал. Это тебе, душа моя.
Владимир Михайлович достает из петлицы бумажный цветок и протягивает его жене. Затем выходит из кабинета.
Читать инсценировку романа "Господа Головлёвы" далее
|