Ярослава Пулинович
СВОЙ ПУТЬ
Где ты моя боль, мой бемоль?
Где же ты мой crazy диез?
Ночью я забрался на солнце,
А утром распекся и вниз с него слез.
Как бы все могло это быть,
Но тому не быть никогда,
Губы твои – лето, лето,
А глаза – зима, зима, зима….
Группа «Ундервуд»
1.
1987 год. Девятнадцатилетняя Вера сидит в своей квартире за столом у окна и печатает на машинке. Квартира старенькая, местами совсем обшарпанная. Окно открыто, за окном – лето, вечер, июнь, жара. Из магнитофона «Легенда» льется музыка. Поет Пугачева. Миллион, миллион, миллион алых роз…
Вера допечатывает фразу, трет нос. Идет на кухню, ставит чайник на плиту. Громко подпевает Пугачевой. Останавливается перед зеркалом, задирает на себе халат, подвязывает его как топик, встает на цыпочки, танцует, изгибается, изображает из себя звезду эстрады. Противно дребезжит звонок. Вера испуганно поправляет халат, бежит открывать дверь. На пороге стоит Петр. У этого человека будет еще много разных имен, но мы будем называть его именем, данным ему при рождении. Вера с интересом рассматривает гостя. Гость выглядит примерно ее ровесником и не похож ни на одного Вериного знакомого. На Петре распахнутая кожаная куртка с нашивками «анархия», под курткой черная майка, на которой масляными красками нарисован оскалившийся тигр. Обут Петр в военные ботинки, в простонародье «гады». Образ его завершает сине-зеленый ирокез, который топорщится на плоховыбритой голове незнакомца в разные стороны.
Петр. Вера?
Вера. Вера.
Петр. Привет, сестренка, мне твой адрес дал Кочегар, знаешь такого?
Вера. Нет.
Петр. Ну, Вася Топкин, Кочегар…
Вера. А, я поняла, я его сестру, Катю Топкину знаю, только она говорила, что он на филфаке учится, а никакой не кочегар.
Петр. Это у него погоняло такое.
Вера. Что?
Петр. Неважно. Короче, мне сказали, что ты перепечатывать самиздат берешься?
Вера. Бывает.
Петр. Пустишь в квартиру?
Вера. Да, конечно, проходите.
Петр проходит в квартиру, осматривается.
Вера. Чаю?
Петр. А кофе нет у тебя?
Вера. Есть цикорий.
Петр. Ладно, давай.
Вера и Петр проходят на кухню. Вера снимает кипящий чайник с плиты. Заваривает себе и гостю цикорий.
Вера. Осторожно, горячий. А вас как зовут?
Петр. Анархист.
Вера. Как-как?
Петр. Анархист.
Вера. Это прямо имя такое?
Петр. Ну, это мое системное имя, а настоящее никто уже не помнит.
Вера. Что значит – системное?
Петр. Вот ты, Вера, в какой системе живешь?
Вера. Я в мире вообще-то живу.
Петр. Ну, называй это миром. Ты в каком мире живешь?
Вера. В нормальном.
Петр. Вот ты живешь в нормальном, а мы в ненормальном. Между собой мы называем это системой. Так что для системы я Анархист, а для всех прочих я – никто, дрянь, сволочь, позор страны.
Вера. А почему ты – позор страны?
Петр. Потому что я живу, как хочу.
Вера. А разве это плохо?
Петр. Многие считают, что да.
Вера. Почему?
Петр. Потому что мы счастливы, а они нет. Ты вообще замечала, что счастливые люди обычно живут своей жизнью и никого не трогают, в то время как несчастные бесконечно делятся опытом своего несчастья, гордятся прожитыми годами и зорко следят за тем, чтобы никто из их окружения не дай бог не стал счастливым?
Пауза.
Вера. У меня мама такая. Понимаешь, мне эта трешка досталась от бабушки по отцовской линии. Отец с нами не жил, а бабушка переписала эту квартиру на меня. В знак извинения за папу. А мама теперь говорит, что нужно сдать это жилье квартирантам, а жить с ней, в однушке. Но я не хочу с ней жить. Ты не представляешь, что это было, когда мы жили вдвоем. Вот сейчас я живу одна и все совсем по-другому. Я теперь спокойная. Мне денег на все хватает. У нас в библиотеке платят мало, но мне правда на все хватает. Я сама себе платья шью. На машинке вот печатаю. А мама говорит, что я тунеядка, потому что «сижу на попе ровно», а не на заводе вкалываю.
Петр. Просто твоя мама не хочет, чтобы ты была свободной. Она боится, понимаешь? Потому что быть свободным – это значит научиться летать. А научиться летать очень тяжело. Можно упасть и удариться, можно и вовсе разбиться. Но зато когда ты научишься летать, ты поймешь, что никогда и ни на что не променяешь это чувство свободы.
Вера. Анархист, скажи, а как научиться летать?
Петр. Вера, а можно я свою кассету поставлю?
Вера. Да, конечно.
Петр идет в комнату, Вера идет за ним. Петр выключает магнитофон. Пугачева замолкает на полуслове. Петр ставит свою кассету. Звучит «The Doors».
Петр. Это, Вера, группа «The Doors». Ее основатель, ныне почивший, Джим Моррисон, умел летать. И если ты научишься слушать «The Doors», ты тоже будешь летать, Вера.
Вера. Необычная такая музыка.
Петр. Это не музыка, Вера, это божественное откровение. Он знал, как нужно жить, понимаешь? И если ты будешь слушать Джима Моррисона, Вера, ты тоже поймешь, как надо жить и больше не будешь задаваться глупыми вопросами и мучаться всякой ерундой.
Вера. А что мне делать, чтобы понять? Просто слушать?
Петр. Танцуй.
Вера. Я не умею. Меня даже в садике на концертах ставили в уголке, чтобы я не портила общую картину.
Петр. Все умеют танцевать. Просто начни танцевать для себя. Не для воспитательницы из детсада, не для мамы, не для соседки, а для себя.
Вера. Ладно, я попробую. Только ты не смейся.
Петр. Закрой глаза. И подумай о том, о чем бы ты хотела станцевать.
Вера. Хорошо. Но тогда и ты закрой.
Петр. А я уже закрыл. Видишь, я танцую…
Петр танцует.
Петр. Я танцую о бабочке, прилетевшей на цветок в раскаленный полдень. Она не знает, что она смертна, она не знает, что жить ей осталось меньше одного дня, и потому она ни на что не сетует, ни о чем не заботится, она просто летает над лугом и знает, что ее создал Бог, а если ее создал Бог, это значит, что она просто охренительно, невероятно красива.
Вера смотрит на Петра, а затем закрывает глаза и тоже начинает танцевать.
Вера. А я танцую о маленькой девочке, которую в школе обижали одноклассники. Свою спортивную форму она нередко находила в школьном туалете. Ей плевали в волосы, ее обзывали «потной ботаничкой», на перемене она уходили в самый дальний коридор, чтобы никто ее не нашел и не смог обидеть. Обидеть… За десять лет она сама превратилась в комок, состоящий из одной лишь обиды. И вот прозвучал последний звонок и….
Петр. Come on baby light my fire!
Вера. Come on baby light my fire! Девочка вышла из школы и дала себе слово – она больше никогда и ни на кого не обидится. Потому что смешно обижаться на тех, кто глуп и не свободен!
Вера и Петр танцуют.
Вера. Ты живешь в нашем городе?
Петр. Да. Я живу на одной улице с тобой.
Вера. Странно. Я никогда раньше тебя не встречала.
Петр. А я никогда раньше здесь и не жил. Но вчера я зашел к одному из своих братьев. Он живет в двух домах от тебя. И он вписал меня до понедельника.
Вера. А потом?
Петр. А потом с дачи вернутся его родители, и я переселюсь жить на другую улицу.
Вера. На какую?
Петр. Это мне пока неизвестно.
Музыка обрывается. Из магнитофона раздается шипение. Вера подбегает к магнитофону.
Вера. Блин, блин, блин! Зажевал!
Вера возится с кассетой.
Вера. Анархист, а переезжай жить ко мне? Я живу совсем одна.
Петр. Все может быть.
Вера. Ты не хочешь?
Петр. Я никогда ничего не хочу, но от подарков судьбы отказываться нельзя, иначе можно ее разозлить.
Вера. А ты веришь в судьбу?
Петр. Я верю только в то, что я есть. И пока я верен себе, Бог не оставит меня.
Вера. Значит, ты веришь в Бога?
Петр. Мой Бог – свобода, моя мать – анархия, что это такое, я и сам не знаю. Мне только предстоит это узнать. А сейчас я голоден и устал. Вера, у тебя есть что-нибудь пожрать?
Вера. Конечно! Есть макароны по-флотски и корзиночки из кулинарии.
Петр. Отлично! Судьба мне снова благоволит! Веди меня в свои райские кущи!
Вера. Но у меня нет никаких кущ, Анархист.
Петр. Ну что ж, за неименеем кущ придется обойтись обычной кухней.
Вера и Петр возвращаются на кухню. Вера суетится у плиты – разогревает макароны, достает пирожные из холодильника.
Вера. Кстати, Анархист, а что ты хотел перепечатать?
Петр. (поедая макароны) А, да! Но для начала я должен задать тебе меркантильный вопрос – сколько ты берешь? Во мне много свободы и огня, но с деньгами у меня не то, чтобы очень.
Вера. Я беру по двадцать копеек за страницу… Но тебе я перепечатаю бесплатно. Если тебе это, конечно, удобно…
Петр. Не переживай, мне это очень даже удобно, сестренка. Смотри!
Петр достает из своей холщовой сумки аккуратную папку, разворачивает ее. В папке лежит стопка желтоватых листов.
Петр. Это роман Джека Керуака «На дороге». К тому моменту, как ты закончишь перепечатывать последнюю страницу, ты будешь уже совсем другим человеком, это я тебе обещаю, сестренка.
Вера. Анархист, скажи… Только честно. Это подсудное дело?
Петр. Это роман, написанный великим человеком и никто в мире не может осудить нас за то, что мы тянемся к великому.
Вера. Я все понимаю, но… Просто понимаешь, у меня правило – я не перепечатываю запрещенных книг. То есть тех, за которые можно получить от двух до шести.
Петр. (Петр забирает папку) То есть ты отказываешься?
Вера. Нет, я просто спрашиваю – можно ли за нее сесть в тюрьму?
Петр. Если честно, сестренка, я не в курсе. Вполне возможно, что да. Но знай, что лучше прочесть эту книгу и сесть в тюрьму свободным человеком, чем жить на свободе и не знать, кто такой Керуак.
Пауза.
Вера. Подожди… Мне нужно собраться с мыслями. (Начинает считать) Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе…
Счет падает на Петра.
Вера. Ладно, я согласна. В понедельник будет готово.
Петр. Сестренка!
Петр хочет обнять Веру, но от резкого взмаха руки Петра Вера испуганно сжимается.
Петр. Сестренка, ты чего?
Пауза.
Вера. (указывая на стол) Корзиночки.
Петр. (Уплетает пирожные) А ты знаешь английский, Вера?
Вера. Нет.
Петр. Тебе обязательно нужно выучить английский. Я слишком свободен для всей этой зубрежки, а вот ты, сестренка, обязательно справишься. Английский – это язык мира. Язык Джима Моррисона, Джека Керуака и еще целой кучи хороших парней.
Вера. Анархист, я хотела у тебя спросить, можно?
Петр. Да не вопрос!
Вера куда-то уходит, возвращается с неумело накрашенными губами и в платье.
Вера. Я на работе через коллегу помаду достала. Тут на ней тоже по-английски написано. Мне идет?
Петр. Глупый вопрос. Тебе идет все то, что ты сама решила, что тебе идет.
Вера. А-а-а. Понятно. (Пауза) Так значит, мне идет этот цвет?
Петр. Твои губы прекрасны в любом цвете.
Вера. Хочешь сказать, у меня красивые губы?
Петр. Я хочу сказать, что ты - очуменная девушка, сестренка.
Вера улыбается.
Вера. Я – очуменная девушка?
Петр. Вполне.
Вера. Так необычно. Я – очуменная девушка. Я – очуменная девушка. Я просто очуменная девушка. Анархист, а давай еще раз послушаем Джима Моррисона?
Вера бежит в комнату, Петр идет следом за ней. Вера включает музыку.
Вера. Я буду танцевать об одной очуменной девушке. Она столько лет жила и не знала, что она очуменная. Она столько лет жила и не думала, что ей идет ярко-розовая помада. Она даже на выпускной не стала надевать туфли на каблуках. Потому что мама ей сказала, что она - каланча, а бабушка, что она – корова. А одноклассники сказали ей, что она тощая, низкая и прыщавая. А почтальон ничего не сказал, но посмотрел так, что она все поняла. А учительница сказала, что она слишком высокого мнения о себе, а начальница, что она – капуша. И вот она слушала, слушала их всех, пока не сказала себе однажды: «А не пойти бы им всем в баню? Ведь я просто очуменная!»
Анархист, я теперь буду делать все, что захочу!
Петр. Осталось только понять, чего ты на самом деле хочешь.
Вера целует Петра.
Петр. Ого! Мы же вроде еще не пили!
Вера. А ты хочешь? У меня есть бутылка сухого красного.
Петр. Да. Хочу. Но только потом.
Вера. Когда потом?
Петр. Когда-нибудь потом.
Петр тянется к Вере.
Вера. Анархист, подожди, я хотела тебе сказать, что у меня еще никогда…
Петр. Что?
Вера. Как хорошо, что завтра выходной.
Петр обнимает и целует Веру. Гаснет свет.
Позднее утро. Вера просыпается в своей постели голая, озирается. Встает с кровати, накидывает на себя халат.
Вера. Анархист? Анархист, ты где?
Вера идет по квартире. Анархиста нигде нет. Он ушел и не оставил даже записки. Вера заглядывает в комнату и в другую комнату, и на кухню. Затем дергает ручку входной двери – дверь не заперта. Вера закрывает дверь, снова идет на кухню. Достает из холодильника бутылку вина, не без труда открывает ее, наливает вино в бокал. С бокалом в руке Вера возвращается в большую комнату, садится за стол, открывает оставленную тут же папку с романом Керуака. Читает. Пьет. Улыбается.
2.
Прошло пять лет. Верина квартира не то, чтобы сильно изменилась. Все та же старенькая мебель, все то же открытое окно. Но на диванах появились разномастные яркие покрывала, сшитые из лоскутов, по стенам вперемешку развешаны разные причудливые вещи – рукодельные ловцы снов, деревянные маски, аляповатая картина неизвестного художника, изображающая космос, вырезанный из цветной бумаги пацифик – куриная лапка в круге, афиша какого-то рок-концерта, гитара и т.д.
Вера сидит за все тем же столом и что-то бубнит себе под нос, глядя в тетрадь. Сама Вера тоже ничуть не изменилась внешне, но теперь вместо халата на ней длинная разноцветная юбка, в ее волосы вплетены цветные косички, а руки по локоть увешаны фенечками и браслетами.
Из магнитофона раздается голос Дженис Джоплин.
Звенит звонок.
Вера. Эльф, ты? Открыто!
Звонок не успокаивается. Вера выключает музыку, идет открывать дверь.
Вера. Эльф, ты чего трезвонишь? (открывая дверь) Ой!
На пороге стоит Петр. Впрочем, в отличии от Веры Петр изменился до неузноваемости. Теперь он брит под ноль, брутален, его правую щеку украшает едва заметный, но довольно длинный шрам. Весь его облик – кожанная «блатная» куртка, совсем непохожая на прежнюю, штаны и кроссовки «Адидас», футболка от «Гуччи», золотая цепь на груди выдают в нем то ли бандита, то ли бизнесмена новой эпохи.
Петр. Здорово, сестренка! Узнала?
Вера молча уходит в глубь квартиры. Дверь, впрочем, не закрывает. Петр идет за ней.
Петр. Это же я! Ну, Керуак, Джим Моррисон, все дела… Что, совсем не узнаешь? Я, конечно, изменился малехо…
Вера. Я прекрасно тебя помню, Анархист.
Петр. А чего нерадостная такая?
Вера. Зачем ты пришел? За Керуаком? Так я его перепечатала. Еще пять лет назад. Отдать?
Петр. Ладно, ладно, не кипятись. Помнишь, ты говорила, у тебя вино есть. Красное, сухое. Обещала налить.
Вера. А я его все выпила. Пока тебя ждала.
Петр. Ну нет, так нет. У меня зато есть.
Петр начинает выкладывать из своего черного кожанного кейса банки с красной икрой, бутылки с вином, нарезки сыра и копченой колбасы, хлеб, фрукты.
Вера. Денег что ли много стало?
Петр. Стало. Сейчас, если деньги есть, можно все, сестренка. С деньгами ты – бог и царь, а без денег так, мелкая сошка. Выпьем? Я сегодня весь день на ногах. Столько дел в этом городе накопилось.
Вера смотрит на Петра, а затем молча и остервенело принимается его колотить. Петр замирает, стоит с каменным лицом, как истукан.
Вера. Вина тебе захотелось выпить? Какого хрена? Что тебе от меня нужно вообще?!
Петр. Вера…. Ну ты чего, сестренка? Да мне из города пришлось уехать просто. Вообще-то я о тебе думал.
Вера. Думал обо мне, говоришь? Отлично ты обо мне думал!
Петр. А ты обо мне думала?
Вера перестает бить Петра.
Вера. Нет, не думала. Вообще не думала.
Петр. Ну а чего дерешься тогда?
Вера. Переволновалась.
Петр. А чего волновалась?
Вера. Не знаю…
Вера достает из шкафа фужеры.
Вера. Ладно, наливай.
Петр принимается открывать бутылку, раскладывает снедь на столе.
Петр. У тебя тарелки плоские есть?
Вера. В буфете.
Петр достает из буфета тарелки. Моет фрукты.
Вера. У меня вообще-то госэкзамен завтра.
Петр. Это где это?
Вера. В унивеситете.
Петр. Что сдаешь?
Вера. Синхронный перевод.
Петр. Это еще что за зверь?
Вера. Садишься в кабинку, надеваешь наушники и пятнадцать минут синхронно переводишь с английского. Синхронно – это значит параллельно, не дожидаясь конца фразы говорящего.
Петр. То есть типа за него все додумываешь?
Вера. Ну типа того. Не додумываешь, а предугадываешь.
Петр. А ты молодец, сестренка. Ну, давай. За тебя. За то, что в люди выбилась.
Вера и Петр чокаются, пьют.
Вера. Еще не выбилась. Да и вообще – какие люди? Я просто делаю то, что мне нравится, живу, как хочу, общаюсь с теми, кто мне интересен. На фиг мне в твои люди выбиваться?
Петр. А вот ты и неправа. Сейчас, Вера, время такое. Многое изменилось. Это раньше мы жили за железным занавесом, играли в свои цацки и грезили свободой. А сейчас все по-другому. Сейчас полный «американ дрим»! Сейчас деньги можно из воздуха делать. Если есть голова на плечах и немного фарта, то с нуля можно подняться, из самой вонючей дыры вылезти и стать королем.
Вера. Анархист…
Петр. Меня теперь все Лордом зовут. Анархист – так, детское прозвище.
Вера. И с каких это кровей ты вдруг стал Лордом?
Петр. Пацаны говорят, у меня манеры изысканные. Мол, чисто лорд. Но тебе можно и Анархистом.
Вера. Спасибо, лорд. Ничего, что без реверанса?
Петр. Ничего, продолжай.
Вера. В общем, ты же сам говорил, что деньги – это ничто, что главная ценность – это свобода…
Петр. Смотри, сестренка. Я этого и не отрицаю. Просто сама подумай – что такое свобода?
Вера. Свобода – это возможность самому выбирать свой путь в жизни.
Петр. Это все слова. Ну выберешь ты свой путь и дальше что? Захочешь, например, стать путешественником, а денег на путешествия у тебя нет.
Вера. Можно автостопом поехать.
Петр. И каждую минуту трястись, чтобы тебя не убили и не изнасиловали по дороге?
Вера. Мы в Питер ездили, и все нормально было.
Петр. Ты так говоришь, пока молодая. А что будет в тридцать лет? В сорок? В пятьдесят? Все также автостопом будешь ездить?
Вера. Нет, но…
Петр. В том-то все и дело. Деньги – это возможности. А возможности – это свобода. Значит деньги – это и есть свобода.
Вера. Это все хорошо, конечно. Но где их взять, если ты, допустим, честный человек и не готов ни под кого прогибаться? У нас вон полуниверситета преподов на рынок торговать ушло. А я так не хочу и не буду. Уж лучше автостопом ездить.
В комнате звонит телефон.
Вера. Извини.
Вера идет в комнату, берет трубку.
Вера. Алло? Привет. Выдвигаешься? Слушай, не нужно пока ко мне приезжать. Я готовлюсь, да. Эльф, я перезвоню, ладно? Пока.
Вера кладет трубку. В комнату заходит Петр с бокалом в руках.
Петр. Хороший парень?
Вера. Нормальный.
Петр. А почему эльф?
Вера. Толкиена читал?
Петр. Ну помню что-то такое…
Вера. Уши у него красивые.
Петр. Это уже немало.
Пауза.
Вера. Ты какой-то неправильный стал, Анархист.
Петр. Что значит неправильный?
Вера. Все деньги да деньги.
Петр. Может, и неправильный. Только я поднялся, Вера. Хорошо так поднялся. Бизнес у меня, акции людям продаю. Покупаю по дешевке, а продаю уже по нормальной цене. Завод вот решил прикупить у государства. А что? Дело прибыльное, чистый навар. В Тайланд съездил, в Турцию. Ты была в Тайланде, Вера? Нет? И почти никто из русских не был. А я вот был. А что, мне понравилось. Чудно так, все не по-нашему. Тайки мне массаж делали. Я себя совсем по-другому чувстовать стал. Люди меня уважают. Я в магазин захожу, а продавщицы меня с ног до головы облизывают.
Вера. И что? Приятно тебе их унижение?! Приятно, что тебя облизывают?!
Петр. Почему унижение? Я им деньги плачу. Им потом премия за это идет.
Вера. Господи, неужели ты себя совсем не слышишь?!
Петр. Да ладно, не кипятись ты, сестренка. Я ведь зла никому не желаю. На меня вот люди работают, у них у всех зарплаты хорошие, я никого не обманываю. А так бы они с голоду померли. Я, можно сказать, экономику страны поднимаю, вношу свои пять копеек в развитие нового капиталистического общества.
Вера. А шрам у тебя откуда, капиталистическое общество?
Петр. Да так. Левша пьяный ножом махать начал.
Вера. Кто?
Петр. Левша, браток один.
Вера. Братки какие-то.
Петр. Ну а что? Жизнь есть жизнь. Я со всеми нормально общаюсь, Вера. Ни под кого не прогибаюсь, ни перед кем не встаю на цыпочки. Со всеми ровно. Меня даже блатные уважают.
Вера. А говоришь – свобода. Общаться с бандитами – это твоя свобода?
Снова звонит телефон. Вера срывается со своего места, отвечает на звонок.
Вера. Алло! Эльф, нет, ничего не нужно, я же сказала, перезвоню.
Петр. Вера, а поехали на Кипр?
Вера. Что, прямо сейчас?
Петр. Прямо сейчас.
Вера. Я не могу, у меня экзамен завтра.
Петр. Ну, сдашь свой экзамен и поедем. Отметим по-человечески.
Вера. Где этот твой Кипр хоть находится?
Петр. На Кипре.
Вера. У меня загранпаспорта нет.
Петр. Я людям своим позвоню, они тебе за два часа сделают загран.
Вера. То есть с тобой на Кипр?
Петр. Ну а с кем? Не с ушастым же твоим. Ты английский знаешь, все профит!
Вера. Там же вроде на греческом говорят.
Петр. Одна караганда. Главное, что на иностранном.
Пауза.
Вера. Слушай, Анархист, кто ты такой вообще?
Петр. В смысле?
Вера. Я ведь тебя совсем не знаю.
Петр. Я – человек, Вера.
Вера. Странный ты человек.
Петр. Ты – тоже странная и что? Косички себе какие-то наплела.
Вера. Это мне Злата сделала. Мы когда с Марфой к ней в гости пришли…
Петр. Злата, Марфа – древняя Русь какая-то.
Вера. Ну, это не совсем настоящие их имена. Это их имена в системе…
Петр. В какой системе, Вера?
Вера. Как в какой? В неформальной.
Петр. Вы живете в каком-то придуманном мире. Косички, Толкиен, рок-концертики! А вокруг жизнь, Вера. Реальная такая невыдуманная жизнь. И вы боитесь посмотреть этой жизни в глаза. Потому что боитесь сами себе признаться, что на самом деле вы ничего в ней не добились. Что нет такой области, в которой вы бы стали асами. Так, немножко живописи, немножко музыки, немного философии. Этакий разбавленный компот.
Вера. Неправда! Я вот Джойса перевела!
Петр. Его же вроде до тебя перевели? Я года четыре назад в «Иностранке» видел.
Вера. Неважно. Я для себя переводила. Хоть и не полностью. И вообще – какое ты право имеешь судить моих друзей и мою жизнь? Я, между прочим, не только с неформалами, я с разными людьми общаюсь. С писателями, с художникам. Ты Горяева читал?
Петр. Нет.
Вера. А он вообще-то – новое слово. И он мне свои романы одной из первых дает читать. Я ему ошибки, между прочим, исправляю.
Петр. Ну и какая тебе от этого выгода?
Вера. Никакой. И что?
Петр. А ты подумай.
Вера. Я даже думать не хочу. Выгода, выгода! Наверное, кроме выгоды что-то еще в жизни существует, правда? Простое человеческое общение там, прогулки, пьянки, я не знаю…
Петр. А он действительно хороший или так?
Вера. Хороший. У него в Москве одна книжка вышла, потом вторая, а потом издательство разорилось…
Петр. Если хороший, значит, подумай.
Вера. О чем?
Петр. Едешь ты на Кипр или нет.
Вера. Нет.
Петр. Уверенна?
Пауза.
Вера. Ну почти… Хорошо, допустим, это все правда, новая жизнь и все такое, тогда скажи мне – я с тобой в каком качестве еду?
Петр. В качестве человека.
Вера. Нет, меня это не устраивает.
Петр. А ты в каком качестве хочешь?
Вера. А ты догадайся.
Петр. Не знаю.
Вера. В качестве твоей девушки.
Петр. Ты же хиппи, Вера, зачем тебе эти дурацкие качества?
Вера. Я не просто хиппи, я – женщина вообще-то.
Петр. Ну поехали в качестве девушки, какая разница?
Вера. Нет, ты серьезно?
Петр. Ну да. Я – вообще очень серьезный и деловой человек.
Вера. Я тебе не верю.
Звонит телефон. Вера берет трубку.
Вера. Алло! Нет, не надо завтра за мной заезжать! Вообще никогда больше за мной заезжать не нужно! Да!
Вера бросает трубку.
Петр. У вас с ним все серьезно или так?
Вера. Так…
Петр делает шаг навстречу Вере. Вера стоит, опустив руки, не шелохнувшись. Темнота.
Ночь. Петр чуть слышно с кем-то разговаривает по-телефону.
Петр. Пацаны! Не надо никуда приезжать и никого решать. Кого вы по кругу собрались пускать? Бабу мою? Да я ее знать не знаю, я с ней вчера только познакомился. Она проститутка из местных… Все, я сказал, бабу не трогайте, я сейчас сам приеду. Все, пацаны, выезжаю, диктуйте адрес… Будут деньги!
Петр встает, целует Веру в щеку и уходит.
Перейти к части 2
|