ХЕЛЬГА Все с нами будет хорошо….
АННА Когда
я думаю о нашей жизни здесь, то каждый раз прихожу к выводу, что по сравнению с
другими евреями мы живем здесь, как в раю. Но, наверно, вернувшись потом к нашей
обычной жизни, мы с удивлением будем вспоминать, как мы здесь опустились -- мы,
в прошлом такие правильные и аккуратные. А сейчас наши манеры никуда не
годятся. Например, клеенка на столе ни разу не менялась, и от частого
употребления выглядит, конечно, не лучшим образом. Я, как могу, пытаюсь
привести ее в порядок, но тряпка - новая в момент нашего прихода сюда -- уже
превратилась в сплошную дырку. Так что, как ни три - толку мало. Ван Дааны всю
зиму спят на фланелевой простыне, которую здесь не постираешь: стирального порошка
едва хватает, да он никуда и не годится.
Папа ходит в поношенных брюках, а его
галстук совсем истрепался. Мамин корсет сегодня буквально развалился от старости,
и его уже не починишь.
Марго носит лифчики на два размера меньше,
чем следует, и у нее с мамой три зимние рубашки на двоих. А мои стали совсем
малы: даже до живота не достают.
Казалось бы, это не так важно. И все
же я иногда не могу себе представить: как мы, у которых все пришло в негодность
-- от моих трусов до папиной кисточки для бритья -- снова будем жить, как жили
раньше?
Уже несколько дней мы позволяем себе
чуть больше ржаного хлеба, потому что с четырех часов только и думаем об ужине,
и усмирить наши голодные желудки невозможно.
Кроме того, наша картошка заболела странной
болезнью, и приходится сжигать ее ведрами в камине. Мы развлекаемся тем, что
гадаем, чем же она в точности больна и пришли к выводу, что это смесь рака, оспы
и кори.
Небольшое удовольствие сидеть здесь
на четвертом году войны. Скорей бы все это кончилось!
Сказать по правде, еда не так уж меня бы
занимала, если бы все остальное не было так мрачно. В этом и беда: мы уже не в
состоянии выносить однообразное существование. Сейчас я приведу мнение пяти
взрослых о нашем положении (дети не имеют права голоса, и в этот раз я не стала
с этим спорить).
Хотя это не в моих привычках, напишу
тебе о еде, потому что с ней большие трудности -- не только в Убежище, но и
везде в Голландии и даже по всей Европе. За 21 месяц пребывания здесь мы
пережили несколько продуктовых периодов, а что это означает, ты сейчас
услышишь. Период -- это промежуток времени, когда у нас едят главным образом
одно и то же блюдо или один и тот же вид овощей. Так, одно время мы изо дня в день
питались исключительно эндавием -- с песком и без, отдельно или размятого с
картошкой. Затем наступила очередь кольраби, огурцов, помидоров, шпината,
квашеной капусты и так далее. Не очень приятно два раза в день -- днем и
вечером -- есть кислую капусту, но не голодать же. А теперь у нас воистину замечательный
период -- вообще нет свежих овощей. Наш обед по будним дням состоит из
коричневой фасоли, горохового супа, картошки с мучными шариками, а если
повезет, то нам перепадает немного салата или полугнилой морковки. А иначе –
дополнительная порция фасоли. Картошка -- обязательный компонент каждой
трапезы. Ее, слегка обжаренную, мы едим даже на завтрак - из-за недостатка
хлеба. Суп варится из фасоли, картофеля и бульонных концентратов. Вечером снова
картошка, слегка политая капелькой соуса и к ней салат из свеклы, запас
которой, к счастью, еще не иссяк. Мучные шарики мы лепим из "правительственной"
муки с добавлением воды и дрожжей. Они клейкие, твердые и камнем ложатся в
желудке.
Вот такие дела!
Наше лучшее угощение -- кружочек ливерной
колбасы или кусочек хлеба с джемом.
Но мы живы, и это главное!
ХЕЛЬГА Начали обстреливать…
2.
ХЕЛЬГА Сегодня почти час не обстреливали. Мы выходили в сад. Мама
говорила с папой, потом у нее заболело сердце, и она присела отдохнуть. Папа
нашел для меня крокус. Я его спросила, что с нами будет. Он сказал, что хочет
нас отсюда забрать. Но ему нужен другой самолет; он его раздобудет и прилетит
за нами и за мамой. "Если не прилечу, значит, меня сбили. Тогда выйдете
под землей. Вас выведет сахиб". Я видела, как мама кивнула ему. У нее было
светлое лицо. Он сказал мне, чтобы я не боялась.
АННА Вчера
был беспокойный день, и мы до сих пор взволнованы. Ты уже, наверно, заметила,
что ни один день у нас не проходит без волнений. Утром, во время завтрака мы
услышали предупреждающую сирену, чему не придали особого значения: такое предупреждение
означало, что вражеские самолеты только на побережье. После завтрака я прилегла
-- очень болела голова.
Потом, примерно в два часа спустилась
в контору. Марго как раз закончила свои конторские дела, и не успела еще убрать
бумаги, как снова завыла сирена. Мы побежали наверх и вовремя: пять минут
спустя стали стрелять так сильно, что все собрались в коридоре. За выстрелами
последовали бомбы, казалось, что весь наш дом трясется. Я прижимала к себе
чемоданчик – скорее просто, чтобы за что-то уцепиться, чем в самом деле бежать.
Ведь улица для нас не менее опасна, чем бомбежки. Только вымыли посуду, опять сирены.
"О, нет, это слишком -- второй раз за день!". Но наше мнение ничего изменить
не могло, и снова началась бомбежка, в этот раз со стороны аэропорта. Самолеты снижались,
взлетали, все гудело, жужжало -- жутко до ужаса. В какой-то момент я подумала:
"Вот упадет бомба, и ничего от нас не останется".
ХЕЛЬГА Генрих, я….. Я спросила его, что будет потом: с моим папой,
вообще с немцами, и что будет с ним, если его возьмут в плен? Он ответил, что
таких игроков, которые не справились, выводят из команды. Но команда продолжит
игру — чтобы я это твердо помнила. Я спросила: как же ее продолжить, если все разбомбили
и взорвали — папа об этом все время говорил по радио?
АННА В
воскресенье утром я заметила (и не буду скрывать: к моей немалой радости), что
Петер непрестанно на меня смотрит. Совсем иначе, чем раньше, не знаю, не могу
объяснить, но мне вдруг показалось, что он вовсе не влюблен в Марго, в чем я
всегда была убеждена. Я почти весь день старалась смотреть на него как можно реже,
но если я это все же делала, меня охватывало такое замечательное чувство, какое
испытываешь лишь в редкие мгновения. Я почувствовала, что Петер хочет сделать
мне приятное: не умея красиво говорить, он выразил чувства взглядом.Я его
хорошо поняла и была бесконечно благодарна. До сих пор меня охватывает радость,
когда я вспоминаю, как он смотрел!
Вечером он сказал что-то очень
хорошее. Мы обсуждали одну кинозвезду. Когда-то я подарила ему ее портрет,
который с тех пор - уже полтора года - висит у него в комнате. И вот сейчас я
предложила ему фотографии другихкинозвезд.
"Нет, - сказал он, -- оставим лучше все
по старому. Я каждый день смотрю на это фото, и мне кажется, что мы
друзья".
Теперь я лучше понимаю, почему он так крепко
прижимает к себе Муши. Ему просто не хватает тепла! Да, вспомнила, что он еще сказал:
"Я редко боюсь чего-то, разве что, болезней. Но эти страхи я преодолею!".
Чувство неполноценности у Петера огромное. Он
считает себя глупым, а нас, напротив, очень сообразительными. Если я помогаю
ему с французским, он многократно благодарит меня. В следующий раз непременно отвечу:
"Да, прекрати эти излияния! Ведь ты, например, гораздо сильнее меня в
английском и географии!".
ХЕЛЬГА Генрих мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду
изучать, я вообще решила, что, когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне
те книги, о которых он мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг.
АННА Если
я теперь поднимаюсь наверх, то всегда, чтобы увидеть "его". Моя жизнь,
несомненно, стала лучше -- есть цель и радости! Только не подумай, что я
влюблена, вовсе нет!
Но я чувствую, что между мной и Петером
зарождаются особенные дружба и доверие. Я использую любую возможность, чтобы
зайти к нему, и между нами теперь совсем не так, как было раньше, когда Петер
не знал, о чем начать разговор. Теперь он говорит без умолку, даже когда я стою
в дверях, чтобы уйти.
ХЕЛЬГА Генрих….. Я только сейчас стала чувствовать, как я люблю…. Генрих….
Я все время себе представляю тот корабль, на котором вы плыли в Америку: как
будто я с вами: мы сидим на палубе — ты, Анхен и я и смотрим на океан. Он
вокруг, он повсюду, он очень светлый, мягкий и весь переливается. И мы качаемся
на нем и как будто никуда не движемся. А ты говоришь, что это только так
кажется; на самом деле мы очень быстро плывем к нашей цели. А я спрашиваю тебя
— к какой цели? Ты молчишь, и Анхен молчит: мы обе ждем ответа от тебя.
АННА С
утра до вечера я думаю только о Петере. Засыпаю и просыпаюсь с мыслями о нем и
вижу его во сне. Думаю, все-таки, что мы с Петером не такие разные, как кажется
на первый взгляд. И знаешь почему? Нам обоим не хватает мамы. Его мать слишком поверхностная
и легкомысленная, и внутренняя жизнь сына ее мало волнует. Моя мама вмешивается
во все, не понимает тонкостей, не тактична...
Петер и я страдаем из-за этого. Мы оба не
достаточно уверены в себе, слишком мягки и ранимы, и поэтому нам особенно трудно,
если с нами грубо обращаются. Я тогда или упорно молчу, или -- наоборот -
высказываю все, что у меня на душе, и часто становлюсь невыносимой для
окружающих. А Петер замыкается в себе, молчит, и все думает о своем.
Но как же нам найти друг друга? Не знаю, долго
ли еще я смогу сдерживать свои чувства.
ХЕЛЬГА Я побежала к нему, и он — ты только подумай — он хотел меня
взять на руки, как раньше!!! Мы так смеялись, хохотали! Он сказал, что я тут
вытянулась, как росток без света.
АННА Может,
он все-таки влюбился в меня? Как бы то ни было, он замечательный парень, и с
ним можно славно поговорить!
Ужасно было слышать его заявление, что
в друзьях он совсем не нуждается. Это заблуждение! Впрочем, думаю, что он и сам
себе не верит. Он выставляет напоказ свое одиночество и наигранное равнодушие, чтобы
непоказать истинных чувств. Бедный Петер, как долго ты еще будешь играть эту роль?
Она наверняка стоит тебе неимоверных усилий, что может закончиться гигантским взрывом!
Петер, если бы я могла тебе помочь. Мы бы вместе положили конец нашему
одиночеству!
Я много думаю, но говорю мало. Я рада, когда
вижу его, и особенно, если тогда светит солнце. Вчера во время мытья головы я
расшалилась, зная, что он сидит в соседней комнате. Ничего не могу с собой
поделать: чем я тише и серьезнее в душе, тем более вызывающе себя веду! Кто
первый увидит и сломает мой панцирь?
. Я с тобой совершенно откровенна, поэтому
признаюсь, что живу только встречами с ним. Надеюсь, что и он их ждет, и
радуюсь, если замечаю его редкие и неловкие попытки приблизиться ко мне. Мне
кажется, что ему так же хочется выговориться, как мне. Он и не подозревает, как
именно его неловкость и застенчивость трогают меня!
ХЕЛЬГА Мы были почти ровесниками, вместе росли, дружили, были
влюблены друг в друга….
АННА Любовь,
что такое любовь? Я думаю, что это не выразишь словами. Любовь -- это значит
понимать другого, делить с ним счастье и горе. И физическая любовь в какой-то
момент тоже неотъемлема от этого, Ты что-то делишь другим, отдаешь и получаешь
- не существенно, в законном ли браке, с детьми или без.
Неважно, невинны отношения или нет,
главное, что кто-то рядом, понимает тебя и полностью тебе принадлежит.
Часто по вечерам я поднимаюсь наверх,
чтобы в комнатке Петера вдохнуть свежего вечернего воздуха. В темноте гораздо легче
начинаешь серьезный разговор, чем когда солнце светит тебе в лицо. Уютно сидеть
рядом с ним на стуле и смотреть в окно. Ван Дааны и Дюссель изощрятся в
колкостях, когда видят, что я собираюсь на чердак. Например, "Аннина
вторая родина", "Будь осторожна с мужчинами" или "Вечером в
темноте принимать юную даму?". Петеру на удивление удается сохранять
присутствие духа при подобных замечаниях.
Маму, кстати, тоже мучает
любопытство, и она непременно спросила бы, о чем же мы с Петером беседуем, если
бы не боялась, что я решительно откажусь отвечать. Петер уверяет, что взрослые
просто нам завидуют, потому что мы молоды и игнорируем их мнение.
Иногда Петер приходит за мной вниз, но мне тогда
всегда неловко: он, хоть и настроен твердо, но ужасно краснеет и путается в
словах. Как я рада, что почти никогда не краснею: это, по-моему, приносит кучу
неудобств.
ХЕЛЬГА Мой дорогой
Генрих….. Как рассказать им, что это было? И как рассказать, почему
вообще надо об этом рассказывать?
АННА
В воскресенье север Амстердама сильно бомбили. Разрушения нанесены страшные:
целые улицы в развалинах, и не так скоро удастся освободить лежащих под ними людей.
Пока насчитывают двести погибших и несчетное количество раненых. Больницы
переполнены. Мы слышали, что дети искали своих мертвых родителей среди тлеющих
руин. Дрожь охватывает, когда вдалеке снова раздаются глухие удары --
предвестники новой беды. Подумай только: сейчас еще довольно холодно, а многие
уже с месяц сидят без угля. Вот весело! Но настроение оптимистичное: дела на
русском фронте развиваются блестяще! Не буду подробно писать о политике, но вот
главные новости: русские стоят на границе Польши и Румынии - на Пруте, это
близко от Одессы. Каждый день они ждут чрезвычайного сообщения Сталина.
В Москве ежедневно салют. Хотят ли они этим
напомнить, что война еще продолжается или просто выражают радость -- не знаю.
Немцы оккупировали Венгрию. Там живет миллион
евреев, боюсь, что им плохо придется.
ХЕЛЬГА Результат известен.
АННА Дети
за окнами бегают в тоненьких кофточках, деревянных башмаках на босу ногу, без курток,
шапок и чулок, и никто ничего не может для них сделать. Они хотят есть, с
голодухи жуют морковку, выходят из холодной квартиры на холодную улицу, чтобы
прийти в еще более холодную школу. Вот до чего дошла Голландия: на улицах
ребята выпрашивают кусок хлеба у прохожих!
Ах, об этих ужасах войны можно рассказывать
часами, но мне от этого становится еще грустнее. Ничего не остается, как ждать
окончания страданий.
Ждут евреи и христиане -- весь земной
шар. А многим остается только ждать смерти.
Мы, восемь жителей Убежища, как бы
живем на кусочке голубого неба, а вокруг черные тяжелые облака. Сейчас мы в безопасности,
но облака все наступают, и граница, отделяющая нас от смерти, приближается. Мы в
ужасе мечемся и тесним друг друга в поисках выхода. Внизу люди воюют и
сражаются, наверху спокойно и безмятежно, но темная масса не пускает нас ни
наверх, ни вниз, она надвигается непроницаемым потоком, который хочет, но пока
не может нас уничтожить. И мне остается только кричать: "О кольцо, кольцо,
расступись и выпусти нас!"
3.
АННА Запомни
вчерашний день, потому что он самый важный в моей жизни. Как и для каждой
девочки -- день ее первого поцелуя. Во всяком случае, для меня это очень важно Вчера
в восемь часов мы с Петером сидели на диване, он обнял меня за плечи. (Он был не
в комбинезоне, потому что суббота). "Давай немного подвинемся, -- сказала
я, - а то я все время ударяюсь головой о ящик". Он отодвинулся в самый
угол. Я обхватила рукой его спину, а он прижал меня к себе еще крепче. Мы не
первый раз сидели так, но еще никогда -- так близко друг к другу. Моя левая
грудь прижималась к его груди, и мое сердце билось сильнее и сильнее. Но это еще
не все. Он не успокоился, пока моя голова не оказалась на его плече, так что его
голова лежала сверху. Когда примерно пять минут спустя я выпрямилась, он
притянул меня обратно к себе, и мы снова устроились, обнявшись, в прежнем
положении. Это было чудесно, я не могла говорить, а лишь наслаждалась
мгновением. Он неловко погладил мою щеку и руку, повозился с моими кудрями, и
так мы сидели -- голова к голове.
Чувство, которое переполняло меня тогда, не могу
описать. Я была слишком счастлива, Китти, и он, я думаю - тоже.
Ах, Анна, не стыдно тебе? С другой стороны,
мы живем здесь тайно, запертые от всего мира, в постоянном страхе и заботах,
особенно, в последнее время. Почему же мы должны подавлять в себе чувства, если
мы любим друг друга? Разве поцелуй запрещен в таких обстоятельствах? Почему мы
должны ждать, пока повзрослеем? И вообще, зачем все эти вопросы?
ХЕЛЬГА Сегодня 28-е. Нас вывезут через два дня. Или мы уйдем. Я
сказала об этом маленьким. Они сразу стали собирать игрушки. Им плохо здесь!
Они долго не выдержат.
АННА Замечательная
новость, лучшая за последние месяцы, а возможно, и с самого начала войны:
Муссолини сдал полномочия, и во главе итальянского правительства встал король.
Мы ликовали! После вчерашнего кошмара -- такое
потрясающее известие и... надежда! Надежда на конец, надежда на мир.
Политические дела идут как нельзя
лучше. В Италии запретили фашистскую партию, и в разных местах народ вступил в борьбу
с захватчиками, часто при поддержке армии.
В среду в семь вечера мы включили
радио и услышали следующее: "Передаем самое радостное сообщение со времени
начала войны: Италия безоговорочно капитулировала!". Это было английское радио,
а в четверть девятого заговорило голландское: "Дорогие слушатели, час с
четвертью назад, буквально сразу после последнего выпуска новостей, поступило
радостное известие о капитуляции Италии. Должен признаться, что я еще никогда с
таким удовольствием я не выкидывал в корзину для бумаг текст с устаревшими новостями!"
Все в Убежище чрезвычайно
взволнованы! Неужели, действительно, придет долгожданное освобождение, которого
мы так давно ждем? Это кажется слишком прекрасным и сказочным, чтобы быть
правдой! Станет ли этот год годом победы? Мы этого еще не знаем, но надежда
помогает жить, придает силы и мужество. Мы должны быть готовы к предстоящим
лишениям, страхам и горестям, выстоять их достойно, сжав кулаки, а не кричать от
отчаяния.
Кричать имеют сейчас право Франция,
Россия, Италия, да и Германия, но не мы!
О Китти, самое замечательное в наступлении,
это надежда, что мы скоро увидим друзей. После того как ужасные немцы под страхом
смерти заставляли нас скрываться, освобождение и встреча с друзьями стали основным
нашим стремлением! Теперь главное -- не евреи, а вся Голландия и вся Европа.
Марго говорит, что может быть, в сентябре-октябре мы сможем пойти в школу.
Я буду держать тебя в курсе последних
событий! Ночью и сегодня утром в тыл немцев с самолетов были спущены манекены и
соломенные чучела, которые взорвались, коснувшись земли. Также спускается много
парашютистов, они вымазаны черным, чтобы их ночью не заметили. Утром в шесть часов
высадились первые десантники, а перед этим на побережье было сброшено пять миллионов
килограмм бомб. Двадцать тысяч самолетов вступили в бой. Уже до высадки прибрежные
батареи немцев были выведены из строя, образовался небольшой плацдарм. Все
проходит замечательно, несмотря на плохую погоду.
Армия и народ объединены единой
волей, единой надеждой. Настроение приподнятое: дела на фронте развиваются, как
нельзя лучше.
Сегодня захвачены Шербур, Витебск и Жлобин.
Разумеется, много трофеев и пленных. Под Шербуром погибло пять генералов, двое
взяты в плен. Теперь англичане могут доставлять на сушу все, что хотят: у них
есть порт Котантен, взятый через три недели после начала высадки. Огромный
успех!
Все три последние недели не было ни дня без
дождя и сильного ветра, как у нас, так и во Франции, но это не помешало французам
и американцам показать, и еще как показать свою силу! Фау-патроны (немецкое
чудо-оружие) действуют вовсю, но наносят лишь небольшой урон Англии, зато вовсю
превозносятся немецкими газетами. Представляю, как немцы трясутся от страха сейчас,
когда большевистская опасность, действительно, приближается.
Всех немецких женщин и детей, не работающих на
оборону, эвакуируют с прибрежной полосы в Гронинген, Фрисланд и Гелдерланд.
Муссерт заявил, что если наступление дойдет до нас, то он наденет военную форму.
Не собирается ли этот толстяк воевать? Почему же он не сделал этого раньше – в России?
Финляндия отказалась в свое время от заключения мира, и сейчас переговоры
прекращены. Вот дураки, они еще пожалеют об этом!
ХЕЛЬГА Сегодня по Вильгельмштрассе прошли русские танки. Все об
этом только и говорят. Еще говорят, что президент Геринг изменил фюреру, и его
за это уволили с поста.
АННА
Теперь и я полна надежд: наконец-то у нас, действительно, хорошие новости!
Прекрасные новости! Самые лучшие! На Гитлера совершено покушение - и не еврейскими
коммунистами или английскими капиталистами, а немецким генералом, графом по происхождению
и к тому же еще молодым. "Божье проведение" спасло жизнь фюрера,
отделавшегося, к сожалению, несколькими царапинами и ожогами. Несколько
офицеров и генералов из его окружения убито или ранено. Главного виновника
расстреляли.
Происшедшее - лучшее доказательство того, что множество
офицеров и генералов по горло сыты войной и хотят отправить Гитлера ко всем
чертям, а потом установить военную диктатуру, заключить мир с союзниками и лет
через двадцать снова начать войну. Возможно, провидение намеренно отсрочило уничтожение
Гитлера, поскольку для союзников так удобнее и выгоднее: "чистокровные"
немцы сами поубивают друг друга, а русские и англичане смогут скорее восстановить
свои города. Но всему этому черед еще не пришел, я слишком спешу с радостными
выводами. И все же, заметь: то, что я пишу -- чистая правда. Так что в порядке исключения,
я не строю в этот раз несбыточных идеалов.
ХЕЛЬГА …Я вижу все меньше знакомых мне людей. Они прощаются с
папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не
возвращаются. Мама закончила письмо нашему старшему брату Харальду. Она попросила
меня показать ей мое письмо для Генриха. Я сказала, что уже его отдала. Мне так
стыдно. Я никогда до этого так не врала маме.
АННА Как
ты думаешь, что будет с нами через месяц -- 27 июля?
ХЕЛЬГА Я точно знаю. Как убедить папу и маму отослать маленьких,
хотя бы к бабушке. Как мне их убедить?! Я только сейчас стала чувствовать, как
я их люблю — Хельмута и сестренок! Они немножко подрастут, и ты увидишь, какие
они! Они могут быть настоящими друзьями, хоть еще и такие маленькие! (Пауза) Что говорят, когда знают, что
больше не встретятся?
АННА Письма….
Хельга и Анна меняются письмами.
ХЕЛЬГА (Петеру).
Нам здесь многого не достает, очень
многого. Ты чувствуешь это так же, как я. Я не имею в виду материальные
потребности -- в этом отношении у нас есть все необходимое. Нет, я говорю о том,
что у нас на душе. Так же, как ты, я мечтаю о свободе и воздухе, но верю, что
мы будем вознаграждены за наши лишения. Вознаграждены духовно.
Когда я сегодня утром смотрела в окно, то
ощущала себя наедине с Богом и природой, и была совершенно счастлива. Петер, пока
ты чувствуешь и мыслишь, пока можешь радоваться природе, здоровью, самой жизни,
ты можешь стать счастливым.
Богатство, славу можно потерять, но духовная радость,
если и покидает тебя на время, то всегда возвращается.
А если тебе грустно и одиноко, поднимись в
хорошую погоду на мансарду и посмотри в окно: на дома, крыши, небо. Пока ты
можешь спокойно смотреть на небо, и пока душа у тебя чиста, счастье возможно.
АННА Генрих,
ты помнишь, как мы с тобой убежали в нашем саду, в Рейхольсгрюне, и прятались
целую ночь… Помнишь, что я тогда сделала и как тебе это не понравилось? А если
бы я это сделала теперь? Ты тогда сказал, что целуются одни девчонки… А теперь?
Можно, я представлю себе, что опять это сделала? Я не знаю, что ты ответишь..,
но я уже… представила… Мне так хорошо, что у меня это есть, очень уже давно, с
самого нашего детства, когда мы с тобой первый раз встретились. И что это
выросло и теперь такое же, как у взрослых, как у твоей мамы к твоему отцу. Я всегда
им так завидовала!
Молчание.
АННА Солнце
светит, небо голубое, и дует такой приятный ветер. Мне хочется, так хочется очень
многого... Встреч с друзьями, откровенных разговоров, свободы. И возможности побыть
одной. А еще хочется... поплакать! У меня такое чувство, будто что-то прыгает
внутри, и я знаю, что слезы помогли бы.
Но я не могу. Я ужасно неспокойная,
хожу из комнаты в комнату, вдыхаю воздух через щелочку в окне, чувствую, как
бьется сердце, как будто хочет сказать: "Исполни, наконец, мои желания!".
ХЕЛЬГА Я на всякий случай с тобой попрощаюсь. Потом пойду наверх,
к маленьким. Я им ничего не скажу. Раньше мы были мы, а теперь, с этой минуты,
есть они и я.
АННА Я
и раньше говорила тебе, что моя душа как бы раздвоена. Одна половина состоит из
необузданной веселости, насмешек, жизнерадостности и главное -- легкому ко всему
отношению. И еще я позволяю себе флирт, поцелуи и недвусмысленные шутки. Именно
эта моя сторона бросается в глаза и скрывает другую, которая намного красивее,
чище и глубже. Та хорошая сторона закрыта для всех, вот почему лишь немногие
люди относятся ко мне с симпатией. Все привыкли, что в течение нескольких часов
я развлекаю других подобно клоуну, после чего надоедаю им, и обо мне забывают на
месяц. Это напоминает мелодраму: глубоко мыслящие люди смотрят ее, чтобы отдохнуть,
на мгновение отвлечься, а потом забыть -- что ж, занятно, но ничего особенного.
Странно, что я тебе такое рассказываю, но почему бы и нет, ведь это правда. Моя
легкая поверхностная половина всегда затмевают другую, и поэтому все видят именно
ее. Ты не представляешь себе, как часто я пыталась оттеснить и убрать с дороги
ту Анну, которая составляет лишь половину Анны всей, но ничего не выходит, и я
уже не знаю, как это сделать.
Я очень боюсь, что все, кто знает мою внешнюю сторону,
откроют вдруг другую, которая лучше и прекраснее. Боюсь, что они будут
надсмехаться надомной, сочтут меня забавной и сентиментальной и уж никак не
возьмут всерьез.
К тому, что меня не принимают
серьезно, я уже привыкла, точнее "легкая" Анна привыкла и не очень
переживает, но "глубокая" Анна для этого слишком ранима.
Когда я, наконец, с трудом вытаскиваю
"лучшую" Анну на божий свет, то она сжимается подобно стыдливой
мимозе, и если ей надо заговорить, предоставляет слово Анне номер один и
незаметно исчезает.
В обществе других эта серьезная Анна еще
никогда, ни единого раза не показывалась, но в одиночестве она почти всегда
задает тон. Я в точностипредставляю, какой хотела бы быть, и какова моя душа,
но, к сожалению, знаюэто только я одна. Именно поэтому другие убеждены в моем счастливом
характере, а я, на самом деле, нахожу счастье в своем внутреннем мире.
Изнутри меня направляет
"чистая" Анна, а внешне все видят во мне развеселую и необузданную
козочку.
Как я уже не раз повторяла -- я не высказываю
вслух того, что чувствую, вот почему за мной установилась репутация всезнайки, кокетки,
обольстительницы и любительницы глупых любовных романов. Веселая Анна смеется, дерзит,
равнодушно пожимает плечами и делает вид, что ей все безразлично. Но совсем
иначе, и даже как раз наоборот воспринимает все серьезная Анна. Сказать по
правде, меня ужасно огорчает то, что я затрачиваю огромные старания, чтобы
стать другой, но это лишь напоминает неравный бой с превосходящими меня
вражескими силами.
И я беспрерывно упрекаю себя: "Вот
видишь, чего ты снова добилась: о тебе думают плохо, смотрят с обидой и упреком,
никому ты не мила. А все это потому, что ты не послушалась совета своего
лучшего "я"". Ах, я бы и сама хотела ее послушать, но ничего из
этого не выходит! Если я тихая и серьезная, то все думают, что я готовлю новую комедию,
и мне приходится отшучиваться. Ну, а родителей моя внезапная серьезность наводит
на мысль, что я заболела! Они пичкают меня таблетками против головной боли и успокаивающими
травками, щупают пульс и лоб, чтобы проверить, нет ли температуры,
осведомляются, как работает желудок, и в итоге заявляют, что у меня хандра. Тогда
я не выдерживаю и начинаю огрызаться, а потом мне становится ужасно грустно. И
я снова принимаю легкомысленный вид, скрывая все, что у меня на душе, и ищу
способ, чтобы стать такой, какой я хотела быи могла бы быть, если бы ... не
было на свете других людей.
ХЕЛЬГА Не думай, что я предательница. Я люблю папу и маму, я их не
сужу, и это так и должно быть, что мы будем все вместе.
Я слабая… Но у меня есть Гете…
Нельзя и некуда идти,
Да если даже уйти от стражи,
Что хуже участи бродяжьей?
С сумою, по чужим, одной
Шататься с совестью больной,
Всегда с оглядкой, нет ли сзади
Врагов и сыщиков в засаде!
ХЕЛЬГА Утром 4 августа 1944 года
между десятью и половиной одиннадцатого утра перед домом на Принсенграхт 263 остановился
автомобиль. Оттуда вышел немецкий офицер Карл Йозеф Зилбербауер, одетый в
военную форму, и трое вооруженных голландских сотрудников Зеленой полиции в штатском.
Без сомнения, кто-то выдал укрывавшихся в доме людей. Все они были арестованы,
в том числе их покровители Виктор Куглер и Йоханес Кляйман. Полицейские захватили
также все найденные ими деньги и ценности.
Обитателей Убежища поместили после ареста в
амстердамскую тюрьму, а четыре дня спустя доставили в пересадочный лагерь для
евреев в Вестерборке.
3 сентября 1944 года, последним
транспортом на восток их депортировали в польский Освенцим.
Марго и Анна были депортированы в конце октября
1944 года в Берген-Бельзен. Страшные антисанитарные условия лагеря привели к эпидемии
тифа, от которого погибли тысячи заключенных, в том числе сестры Франк.
Первой умерла Марго, а спустя
несколько дней -- Анна. Дата их смерти приходится на конец февраля - начало
марта 1945 года. Тела обеих девочек, вероятно, захоронены в общей могиле
Берген-Белзена. 12 апреля 1945 года этот лагерь был освобожден английскими
войсками.
Петер ван Пелс (ван Даан) был депортирован 16
января 1945 года из Освенцима в австрийский Маутхаузен, где умер 5 мая 1945
года, всего за три дня до освобождения лагеря.
Отто Франк, единственный из Убежища, пережил ужас
концлагерей. После освобождения Освенцима русскими войсками он был перевезен в
Одессу, а затем в Марсель. 3 июня 1945 года он вернулся в Амстердам, где жил и работал
до 1953 года, после чего эмигрировал в Швейцарию. Он женился вторично на Эльфриде
Гейрингер, так же как и он пережившей Освенцим и потерявшей в лагерях мужа и
сына. До своей смерти 19 августа 1980 года Отто Франк жил в швейцарском городе
Базеле, посвятив себя полностью изданию дневника дочери и сохранению памяти о
ней.
АННА Сразу
же после самоубийства Гитлера Геббельс и Борман предприняли последнюю попытку
договориться с русскими. Когда стало ясно, что это невозможно (на другой же
день после самоубийства фюрера), Геббельс и его жена Магда сами покончили с
собой, предварительно отравив своих шестерых детей цианистым калием. «Акта о
капитуляции за моей подписью не будет!» — ответил Геббельс на советские
требования о безоговорочной капитуляции. Его жена Магда сказала своим
малолетним детям: «Не пугайтесь, сейчас доктор сделает вам прививку, которую
делают всем детям и солдатам». Когда дети под влиянием морфия впали в
полусонное состояние, она сама каждому ребёнку (их было шестеро) вложила в рот
раздавленную ампулу с цианистым калием. 1 мая в 21 час Геббельс застрелился,
предварительно застрелив свою жену по её собственному требованию.
Темнота. Из темноты появляется Таня – десятилетняя жительница
города-героя Ленинграда, не пережившая блокаду. Она пишет на стенах, она пишет
на бумаге, она пишет на земле…. Ее больше нет.
28 декабря 1941 года. Женя умерла в
12.30 ночи.1941 года».
«Бабушка умерла 25 января в 3 часа 1942 г.».
«Лека умер 17 марта в 5 часов утра. 1942 г.».
«Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа дня. 1942 год».
«Дядя Леша, 10 мая в 4 часа дня. 1942 год».
«Мама – 13 марта в 7 часов 30 минут утра. 1942»
«Умерли все». «Осталась одна Таня».
И снова темнота. А в темноте поют дети – тонкими детскими голосами.
Святой Николас к нам с визитом пришел
Он наше Убежище не обошел.
Увы, но отметить, как в прошлом году
Мы праздник не можем на нашу беду.
Ведь верили твердо мы в те времена:
Свобода нам всем через год суждена.
Но праздник забыть невозможно никак,
Советуем всем заглянуть в свой башмак!